узнаёт весьма неприятные для его чести вещи. Следуя по этой причине хорошей турецкой пословице, гласящей «не верь коню в поле, а жене в доме», он меня просил, как «друга и брата», не только приютить Милочку у себя, но и… иметь за ней глаз.
Бедный турок при всём этом щекотливом для него разговоре имел чрезвычайно смущённый вид и страдал от своего трудного и неприятного положения. Я искренне его успокоил, обещал неусыпный надзор за его женой, и он, удовлетворённый, уехал в тот же день обратно. Милочка при всех этих переговорах, наоборот, вела себя совершенно невозмутимо и приняла распоряжение мужа на свой счёт равнодушно. Это была крупная и пышная брюнетка, с восточной точки зрения могущая сойти за красавицу, видевшая в жизни всякие виды.
Уезжая, Асаф отозвал меня в сторону и как бы услуга за услугу предложил одну дружескую комбинацию. По его словам, в настоящий момент в Новороссийском порту стоит гружённая табаком большая фелука из Стамбула, одного турецкого купца, которого хорошо знает он, Асаф. На днях этот купец, продав товар, отправится домой и будет идти мимо Геленджика. По проекту Асафа, я должен с «верными людьми» выехать в море навстречу турку, перебить на фелуке весь её экипаж и забрать деньги, которые мы должны поделить «по-братски». О моменте выхода из Новороссийска фелуки он меня известит телеграммой.
Моим отказом от этого блестящего и доходного предприятия Асаф был несказанно обижен и огорчён; по его сведениям, это должно было нам с ним принести не меньше трёх миллионов. Восточная его психология никак не могла вместить того, что я отказываюсь по причинам морального порядка, и он уехал огорчённый, полагая, что я отказываюсь из-за того, что нет под рукой «верных людей», на которых можно было бы положиться, так как после революции «русские солдаты стали сволочами».
Милочка осталась жить у нас, жуя, как корова, целый день какие-то вонючие конфеты, привезённые ею целым мешком. Скучала она невыразимо в непривычной для неё обстановке и откровенно зевала во всю свою розовую пасть. Ежедневно я выводил гулять её на берег моря для проветривания, что скоро повлекло за собой нежелательное любопытство. В таком маленьком городке, как Геленджик, появление видной и красивой бабы, да ещё носившей на себе несомненное «
Уже через два дня после появления Милочки на берегу моря меня остановил в городе сам бравый полковник Шмидт и с военной простотой приступил сразу к делу.
− Что это за брюнетку вы у себя скрываете, ротмистр?
Я объяснил, кто эта брюнетка и почему она находится у меня в доме. Полковник всем этим очень заинтересовался, навёл кое-какие справки и получил сведения. При следующей нашей встрече с подкупающей откровенностью старого солдата он перешёл в решительное наступление.
− Послушайте, ротмистр, − с дружеским упрёком сказал он, − ну, что вы дурака валяете?.. Ни себе, ни людям. На кой дьявол вы её караулите, пустите погулять одну, а об остальном мы уже позаботимся. Ведь я же знаю – это Милка Шпингалет из новороссийского «Шато де флёр».
− Это дело прошлое, господин полковник, теперь она жена офицера.
− Да будет вам!.. Какая там жена, я вас прошу, отпустите её одну.
− Не могу, господин полковник, слово дал товарищу.
− Да плюньте… не я первый, не я последний, ей наплевать, а мне… удовольствие.
Удовольствия этого бравый полковник так и не получил, так как скоро развернулись у нас в Геленджике неожиданные и драматические события, в которых бедный наш Асаф сыграл не последнюю роль, а полковнику Шмидту было уже не до любовных похождений.
До этого Асаф успел ещё раз примчаться из Новороссийска в Геленджик на два дня, чтобы повидать свою Милочку и предложить мне новую комбинацию в виде компенсации за охрану жены от посторонних покушений.
В Геленджике во времена добровольчества снова появились турки-рыбаки, занимавшиеся здесь до войны ловлей дельфинов. Ещё мальчишкой я досадовал на этих «кардашей», разводивших при выварке дельфиньего жира невероятную вонь на всех пляжах.
С этими своими земляками, смотревшими почему-то на Асафа весьма почтительно, он свёл скоро дружбу, вошёл с ними в таинственные переговоры и кончил дело тем, что предложил мне «поймать контрабанду». Отказываться на этот раз не было никакого резона, так как это было моё прямое дело, как пограничника, и мы приступили к делу.
Весь план захвата контрабанды составил сам Асаф, и мне не оставалось ничего другого, как его осуществить. По указаниям турецких информаторов мы непроглядной ночью засели в засаду с Асафом и пятью солдатами-немцами в одном из самых глухих углов залива, у задней стены общественных бань. Темнота была такая, что мы не видели друг друга. Около полуночи со стороны моря мы услышали звуки, обычно сопровождавшие подход небольшого парусного судна. Вскоре можно было ясно различить скрип уключин и плеск вёсел. Контрабандисты-греки начали выгрузку товара. По инструкции, данной нам Асафом заранее, мы не должны были подавать признаков жизни до того момента, пока он сам не даст нам сигнал.
Часа через полтора, показавшихся мне вечностью, из тьмы раздался быстрый шёпот Асафа: − Стреляй, Толя… стреляй скорее!
− Куда стрелять?.. − изумился я, не видя перед собой ничего, кроме мрака.
− Стреляй, ради бога, скорее!.. Всё равно куда, только стреляй!..
Не расспрашивая дольше, я сразу разрядил всю обойму своего маузера в невидимое небо. За нашей спиной, всколыхнув тишину ночи, грохнул залп моих пограничников, гулко покатившийся эхом по горам.
− Беги за мной… беги скорее! − заорал из мрака голос Асафа, едва смолкли в дальних ущельях отзвуки выстрелов. Асаф, как ночная птица, видел в темноте, потому что, таща меня за рукав, бежал куда-то, но куда именно, я, знавший Геленджик, как свой карман, всё же определить не мог. Тяжело дыша, он остановился перед стоящим на самом берегу моря длинным и низким зданием. В окне мелькнул и пропал огонёк.
− Здеся, − прошептал, задыхаясь, Асаф и замолотил рукояткой своего нагана в дверь.
На наш яростный стук никто не ответил, и дом молчал, как могила. Потеряв надежду войти легально, я приказал солдатам выломать двери. Дом из многих комнат, казалось, пустовал, и только в самой дальней мы обнаружили грека хозяина и его жену, притворявшихся спавшими.
В спальне сильно пахло коньяком, и когда солдаты, сбросив на пол вслед за хозяевами тюфяки, обнажили деревянную кровать, на ней оказался ряд коньячных бутылок, уложенных в аккуратные ряды. В других комнатах также было найдено около десятка бутылок того же напитка греческой фирмы «Метакса». Однако всё это Асафа не удовлетворило, и он продолжал настаивать на том, что где-то в этом доме спрятано большое количество контрабанды. При тщательном обыске мы наткнулись на крохотный сарайчик для дров, в котором без всякой видимой причины стоял острый коньячный запах. Убрав с пола дрова, мы обнаружили люк, спустившись в который, Асаф радостно заржал.
Чистый и прекрасно оборудованный цементный подвал был устроен под домом с таким расчётом, что одна его стена выходила прямо в море. Потолок его несколько выступал и служил пристанью, очень удобной для незаметной выгрузки товаров, и снабжённой каменной лестницей, опускавшейся прямо в воду. Не подлежало сомнению, что и дом, и подвал были построены в прежние времена исключительно для контрабандных целей.
Утром при составлении протокола выяснилось, что контрабанда, состоявшая из коньяку, табаку и одеколону, а равно и удобный домик, принадлежали местному богачу и общему приятелю Лазарю Пасхалидису, который и заплатил полагавшийся с него помимо конфискации товара штраф, не моргнув глазом. Контрабанда в Геленджике считалась честным трудом и отнюдь не предосудительным занятием.
Больше всех был доволен Асаф, с которым мы заработали по нескольку тысяч, полагавшихся нам по закону за задержанную контрабанду. В тот же день он, погрозив со свирепым видом пальцем жене, но ничего ей не сказав, отбыл в Новороссийск.
Было благоухающее летнее утро, какие бывают только на берегу Чёрного моря, когда мы с
