пластунов, вооружённых пулемётом. 30 августа 1919 года грузовик с казаками вёз почту с перевала в Геленджик. В одном месте дороги, где горы нависали над шоссе, автомобиль подвергся ураганному огню «зелёных», засевших в лесу и скалах. Пластуны, не успев выскочить из машины, были перебиты, и из всех, находившихся на грузовике, чудом остался в живых один шофёр, соскочивший при первых выстрелах прямо в лесную пропасть и добравшийся к вечеру в город. Почта была захвачена «зелёными», а автомобиль облит бензином и зажжён. Через два дня высланный на место происшествия броневик из Новороссийска привёз в Геленджик десять трупов и на буксире полусожжённый грузовик, залитый кровью и превращённый пулями в решето...
Через несколько дней после этой горной драмы началась «ликвидация» «зелёными» кордонов пограничной стражи. Первым подвергся нападению пост в Фальшивом Геленджике, причём нападение произошло настолько неожиданно, что начальник поста, капитан Г., в этот момент купавшийся в нескольких шагах от кордона вместе с маленьким сыном, был убит голым. Пограничники, оставшись без офицера и застигнутые врасплох, сдались почти без сопротивления и были «уведены в горы «зелёными», как тогда было принято выражаться в официальных донесениях, в действительности же просто присоединились, как местные уроженцы, к «зелёной армии», с которой и раньше поддерживали связь.
Второй жертвой из офицеров нашего отряда стал бедный мальчик − поручик Голиков. Он всего только несколько месяцев тому назад вернулся из плена, в который попал в начале войны после самсоновской катастрофы в Восточной Пруссии. Отпущенный на родину, как заболевший туберкулёзом, он немедленно опять поступил на военную службу и был назначен начальником поста в Кабардинку. Начальствовал он там не больше месяца, когда на его кордон, расположенный вдали от селения и окружённый со всех сторон лесом, ночью напали «зелёные». Голиков со своими солдатами до рассвета отбивал нападающих, но под утро пограничники были принуждены под огнём нескольких пулемётов покинуть изрешечённую пулями казарму и сдаться. Голикова в ожесточённом рукопашном бою зверски закололи штыками.
После гибели Кабардинки во всём отряде, кроме моего, остался единственный пост в селе Береговое, самый отдалённый от всех центров, но зато находившийся под командой опытного боевого офицера штаб- ротмистра Ростова, жившего там с молодой женой. К счастью, среди его солдат было несколько уроженцев Берегового, откуда было много «зелёных». Это до поры до времени служило известной протекцией всему кордону. Так долго продолжаться не могло, к концу лета 1919 года «зелёная армия» была уже организована и распропагандирована большевистскими эмиссарами и имела чисто военную организацию и разработанный план действия, как и объединяющее все группы командование в лице некоего Вороновича, бывшего полковника гвардейской кавалерии.
К счастью для Ростова, как раз в этот момент Пелёхин заболел и уехал в Новороссийск, а я вступил в командование отрядом. К этому времени уже не подлежало сомнению, что Черноморье, за исключением двух-трёх крупных центров, окончательно потеряно для Добровольческой армии, почему я немедленно телефонировал Ростову выехать в Геленджик морем со всеми находившимися в его распоряжении солдатами и имуществом. Эвакуация эта прошла совершенно благополучно, и на другой же день Ростов с женой и со всем своим отрядом на двух больших парусных фелюгах прибыл в Геленджик и занял дачу рядом с нашей.
В начале сентября наступил конец и Тонкому Мысу. К этому времени он был уже покинут всем не сочувствующим большевизму населением и людьми, так или иначе имевшими отношение к Добровольческой армии. По беспечности властей там оставался только санаторий с больными и ранеными добровольцами под управлением доктора Алисова, человека полубольшевистских взглядов. В этом санатории лежал и контрразведчик Петров, о котором упоминалось выше, с обострившимся туберкулёзом. Однажды утром отряд «зелёных» напал на санаторий и вырезал в нём поголовно всех больных офицеров. Петрова шашками изрубили буквально на куски...
В середине августа в Геленджик с пароходом в сопровождении Кокарева явился для инспекторского осмотра командир отдела полковник Сукин. Характер у него был отвратительный и раньше, при создавшейся же кругом обстановке сделался совершенно невозможным. Никто и никогда от него не слышал доброго слова, разносы же и выговоры в приказах он раздавал более чем щедро, совершенно не считаясь с тем временем, которое мы переживали, и условиями службы. Для него как будто всё оставалось по- прежнему.
Я его по долгу службы встретил на пристани, и мы все вместе отправились на пост. В воротах Сукин столкнулся с моим вахмистром, который вышел из кордона и, увидев подходящее начальство, замер, как полагается. За то, что вахмистр вышел без пояса, Сукин накинулся на него с грубой матерщиной и на месте приказал его разжаловать в рядовые.
Осматривая помещения и службы поста, полковник явно желал к чему-нибудь придраться и, наконец, нашёл к этому случай, заметив мне, что умывальник для солдат стоит не на кухне, а на дворе. Каждым своим шагом Сукин старался показать, что для него ровно ничего не изменилось с мирного времени, и он продолжает взыскивать, как и прежде, с подчинённых за каждую мелочь. Это меня взорвало и я в вежливой, но решительной форме заявил ему, что как он, вероятно, знает, я принял кордон полуразрушенный и имевший в целости одни стены, и если теперь всё выглядит прилично, то благодаря исключительно мне и моим людям, не жалевшим своего труда. Что касается лично меня, то я для восстановления разрушенного погибшего казённого имущества не пожалел своих собственных средств; если же господин полковник всем этим недоволен, то я ему представлю для уплаты все фактуры, а сам покину эту службу, где начальство вместо благодарности за работу, теперь придя на всё готовое, строит гримасы. Сукина, привыкшего к раболепству, это очень раздосадовало. Производя затем строевое учение моим пограничникам, он изумился, что они обучены кавалерийскому, а не пехотному строю, что уже было явной придиркой, так как он знал прекрасно, что я был кавалерист, а не пехотинец.
Когда после инспекции я доложил ему о наших потерях и ожесточённой партизанской войне, которую нам приходится вести, Сукин демонстративно мой доклад игнорировал, дав понять, что всё это его мало интересует, за что судьба ему немедленно дала хороший урок.
К себе я ни его, ни Кокаева не пригласил, и требовательное начальство заночевало на пароходе, уходившем наутро в Новороссийск. Около полуночи «зелёные» устроили очередной налёт на Геленджик, была обычная перепалка, и пароход попал под серьёзный обстрел. Сукина и Кокаева, никогда не слыхавших звука пули, ночное происшествие сильно обеспокоило, и они поспешили покинуть наши беспокойные места.
После этой инспекторской ревизии я потерял всякую охоту дальше служить в пограничном отделе, подвергаясь ежечасной опасности погибнуть вместе с женой и ребёнком, и за свою службу и старания получать вместо благодарности выговоры какого-то ископаемого начальства. Съездив в Новороссийск, я попросил тётушкиной протекции о переводе на фронт в какой-нибудь хороший кавалерийский полк. Тётушка захлопотала и известила скоро меня, что дело налаживается в отношении лейб-гвардии Конного полка, где у неё имелись знакомства. Перевод этот не состоялся, так как из Геленджика мне удалось выбраться скорее, чем я думал.
Совершенно неожиданно ко мне из Новороссийска приехал отец и, точно отвечая на мои мысли, сказал, что сидеть здесь мне бессмысленно и опасно. Армия подходит к Москве, и командование в настоящее время занято организацией гражданского управления на освобождённой от большевиков территории. В Ростове и в Новороссийске, где собралось много земских и общественных деятелей, есть группа курян во главе с губернским нашим предводителем князем Дондуковым-Изъединовым.
Куряне решили принять участие в организации власти на местах, и в частности, администрации. Как отца, так и меня они выдвинули на административные посты, и мне остаётся только дать своё согласие на перевод в управление внутренних дел, на что я имею право. Если это меня устраивает, то на днях к нам приедет только что назначенный тамбовским вице-губернатором наш курянин Шетохин, бывший член Государственной думы, который окончательно переговорит со мной о назначении к нему в губернию.
Шетохин приехал через несколько дней, прожил у нас двое суток, в течение которых рассказал много интересного. Оказалось, что целью той группы общественных деятелей, к которой он принадлежал, является наметить на более или менее влиятельные посты в будущей России честных людей правого направления, имевших крепкие связи с прошлым. Аргументация, выдвинутая Шетохиным и папой, как нельзя более отвечала моим взглядам и чаяниям, почему я немедленно и дал согласие на перемену службы,
