Между прочим, в «Осваге», центре осведомления армии, очень удивились, выслушав от меня изложение о положении дел в Черноморье, о котором здесь не имели ни малейшего понятия и даже не поверили в части, касающейся «зелёной армии», сочтя это за явное преувеличение. Старый наш приятель поэт-футурист Эльснер также находился здесь в числе служащих литераторов. Он поспешил познакомить меня с весёлым и нетрезвым бородачом купеческой складки, который оказался знаменитым художником Билибиным. Знакомство наше продолжалось пять лет, и окончилось весьма неприятно. Билибин, будучи в Египте, под влиянием жены – художницы Щекотихиной-Потоцкой впал в большевизм и, переехав не без моей помощи в Париж, окончательно сменил вехи, и ныне пребывает в лоне советских 'освагов'.
Эшелон, увозивший в Киев «чинов управления Тамбовской губернии» для начальствования над Черниговской, состоял из одного классного вагона и четырёх теплушек. В классном вагоне поместились «чины», а в теплушках имущество и солдаты, набранные в государственную стражу из бывших полицейских, стражников и жандармов. Путешествие затянулось на целую неделю, так как железнодорожное сообщение, расстроенное гражданской войной, хромало на обе ноги и было далеко не безопасно из-за повстанческих банд и неисправности пути. Однажды, например, загорелись у нас буксы, и пламя охватило всю стенку вагона. Из-за товарных теплушек, следовавших непосредственно за паровозом, было невозможно дать знать машинисту, чтобы он остановил поезд, и под угрозой заживо сгореть мы принуждены были поднять стрельбу в окна, в надежде обратить внимание если не машиниста, то хоть стрелочников.
Где-то за Харьковом я услышал из купе Лопухина доносившийся знакомый голос. Открыв дверь, я не поверил своим глазам, увидев, что говоривший с губернатором был никто иной, как бывший тогда помощником инспектора классов в Воронежском корпусе подполковник Яхонтов. Он за прошедшие годы нисколько не изменился, только из подполковника превратился в генерал-лейтенанта. Где и когда он успел выйти в такие большие чины, спросить было неудобно.
По приезде в Киев эшелон наш остановился на запасных путях «временного» вокзала, а мы все отправились в город. Киев всего только две недели как был занят Добровольческой армией и ещё переживал радость своего освобождения. Большевики на этот раз успели в нём хорошо похозяйствовать, и теперь шла ликвидация советского наследства и подводились итоги. В день нашего прибытия на Липках разрыли братскую могилу при чрезвычайке, и запах трупного разложения отравлял несколько кварталов. День и ночь густая толпа жён и матерей погибших здесь людей стояла кругом в надежде опознать труп близкого человека. Надрывающие душу плач и рыдания стояли над толпой.
От встреченного на улице офицера кегсгольмца я узнал, что брат Жени полковник Эггерт, недавно вернувшийся из немецкого плена, ведает в Киеве базой полка и живёт в гостинице на Фундуклеевской. Я явился к нему, мы познакомились, и он мне предложил поселиться пока что у него в номере. Бедный полковник далеко ещё не оправился от плена и семейной драмы, которую он только что пережил, и был в весьма подавленном состоянии, почему я не стал надоедать ему своим присутствием и целые дни продолжал бродить по городу, возвращаясь в гостиницу только ночевать.
Губернатор Лопухин, а с ним и весь его штаб в лице исполнявшего обязанности вице-губернатора Михайлова и двух чиновников для поручений поселились в барской квартире на Институтском спуске. Там и открыли временное Управление Черниговской губернией, так как Чернигов был занят большевиками и в руки добровольцев так никогда и не попал. Из его 12-ти уездов только три были в наших руках. В ближайший к Киеву Остёрской уезд, начинавшийся за Днепром сразу за Цепным мостом, назначили меня с Завалиевским. В следующий за ним, Козельский, отправили Михайлова Второго, бывшего земского начальника, который по примеру Лопухина отпустил совершенно неприличную рыжую бороду, из которой выглядывал, как из багетной рамы.
Через несколько дней мы с Завалиевским получили распоряжение выехать в уезд и обосноваться временно в селении Броварах, первом от Киева заднепровском селе. В эти Бровары из Поварской слободы у Цепного моста вела не то конка, не то диковинка вдоль черниговского шоссе, тянувшегося через леса, в которых были когда-то лагеря Киевского гарнизона.
Не доезжая до Броваров, мы наткнулись на брошенный при отступлении большевиками у откоса шоссе броневой автомобиль, наклонившийся под самым опасным углом в сторону рва. Вдоль шоссе вообще здесь и там виднелись следы поспешного большевистского отступления в виде брошенных и поломанных двуколок, походных кухонь, дохлых лошадей, соломы, щепок и всякого хлама.
Бровары, как большинство украинских мест, чем-то напоминали собой уездный городишко российской чернозёмной полосы. В момент нашего появления в нём село было безлюдно и безгласно, так как население, привыкшее к частым сменам властей и наученное горьким опытом, предпочитало на первых порах о себе не напоминать без излишней надобности.
Расположились мы со всем штатом в двухэтажном белом доме у станции конки при самом въезде в городок. Дом оказался еврейским, и хозяева, опасаясь погромов, охотно нас приняли, отдав под жильё оба этажа.
Состав уездного управления, приехавший в Бровары, состоял из следующих лиц: Завалиевского, меня, начальника уездной государственной стражи поручика П., его помощника поручика Мяча, чиновника для поручений, огромного роста молодого человека из маминых детей, и нескольких военных чиновников, заведующих разными отделами. В их числе был муж Жениной сестры, которого я представил и рекомендовал в Киеве Лопухину, − Крохалёв. Этот Крохалёв, родом сибирский казак, служил в царское время на китайской границе в консульстве, а после революции приехал в Киев, где при большевиках и Петлюре под видом сапожника заметал своё прошлое, так как во время оно являлся где-то председателем отделения «Союза русского народа». При добровольцах он принял «защитную окраску», т.е. изображал собой умеренного либерала, так как по самой своей натуре был опытный хамелеон.
По соглашению с поручиком П. – начальником стражи, который поселился от нас отдельно, мы должны были столоваться у него. Супруга П., родом хохлушка, была замечательная хозяйка и кормила нас действительно такими чудесами малороссийской кухни, каких я ни до того, ни после нигде не ел.
В Броварах, кроме нас, оказалось некое начальство в лице дряхлого, но энергичного полковника, воинского начальника и этапного коменданта, прапорщика, имевшего в своём распоряжении роту солдат. Ввиду своего малого чина этот последний вёл себя скромно; несмотря на штатскую службу, оба мы с Завалиевским имели военные чины старше его.
Деятельность наша административно-государственная в первое время протекала исключительно в налаживании связи через старшин с сёлами и деревнями района и канцелярской переписки по этому поводу. Писали мы, конечно, и приказы для местного населения, которые расклеивались на углах, никем не читались и смывались первым же дождём. Фронт проходил верстах в 50 от Броваров на север по Днепру и Десне около уездного города Остра, по которому большевистские посты с противоположного берега часто открывали ружейный и пулемётный огонь. Эта перестрелка носила несерьёзный характер, так как оба противника, разделённые рекой, не имели ни сил, ни намерения переправиться. Такое положение продолжалось три месяца, и к нему обе стороны скоро привыкли, и время от времени обменивались даже остротами во вкусе гражданской войны. Иногда с большевистского берега поднималась комиссарская фигура, которая, взмахнув руками, орала: «По белогвардейской сволочи… залпом, пли!» В ответ с нашего берега следовала команда: «По жидо-большевистской рвани... пли!» − и следовал залп.
В общем, фронт в окрестностях Киева был очень запутанный, благодаря тому, что кроме регулярных большевистских войск, в лесах по Днепру скрывалось много повстанческих и просто разбойничьих шаек, особенно в лесном треугольнике, образованном на север от Киева реками Десной и Днепром. Это был знаменитый с давних времён район непроходимых болот и лесов, известный своей охотой на диких коз и кабанов. На север от Остра верстах в 25 проходил фронт со стороны Чернигова, а в Заднепровье, где фронта не было, действовали партизанские отряды и отрезанные от своих части Красной армии.
На Киев, почти не имевший гарнизона во время нашего пребывания в Броварах, несколько раз было нападение со стороны большевиков. Днепром с севера обыкновенно подходили катера с партизанами и обстреливали город и железнодорожный мост.
Однажды, когда мы с Завалиевским были на охоте, мы услышали, как со стороны Днепра под городом загремела сильная артиллерийская и пулемётная стрельба. Оказалось, что это от Чернигова подошёл по реке большевистский главковерх матрос Ян Полуян, напавший на пригород. Мы в тревоге вернулись домой и до вечера просидели у телефона, по которому полицейский чин из Поварской слободки рассказывал о том,
