мокрый, как мышь, он выплыл на берег, кадеты во главе с предателем катались, плача от смеху. Под несмолкавший хохот Шакро, мокрый и грязный, поплёлся в лагерь, где и был посажен под арест за самовольный уход. До поздней ночи грохотал смехом кадетский барак и забавлялся происшествием весь лагерь, Шакро же Амираджиби приобрёл громкую известность не только в корпусе, но и в городе.
Мои два сверстника Златоустовский и Микеладзе, с которыми пришлось провести это лето, сильно отличались друг от друга. Первый был круглым сиротой, не имел никого на свете и все семь лет учёбы ни на минуту не покинул корпуса. Круглое сиротство нисколько не отразилось на нём, и Златоустовский был очень уравновешенный молодой человек, всегда весёлый, бодрый и энергичный. Он был великолепного здоровья широкоплечий парень, прекрасный гимнаст и спортсмен с хорошим открытым русским лицом.
Ардальон Микеладзе, красивый и стройный грузин, был одним из представителей многочисленной княжеской фамилии Кутаисской губернии, многие члены которой учились у нас в корпусе. Несмотря на многочисленность Микеладзе, все лица, носящие это имя, уроженцы и жители одного и того же местечка – Кулаши. Как говорят в Имеретии, где бы и при каких бы обстоятельствах вы не встретили князя Микеладзе, вы можете быть уверенным, что он непременно родом из Кулашей – других на свете не существует.
У меня и у Ардальона были с собой в лагере велосипеды, и за неимением лучшего мы целыми днями крутились по дорожкам лагеря, перенося в случае дождя этот занятие в барак, где приходилось ездить вокруг кроватей. От скуки и безделья мы часто шли на всякого рода глупости и шалости, одна из которых, как помню, едва не обошлась очень дорого всем участникам её.
Был в лагере кадет Григорович, мальчик лет 15, очень пакостный, плохо учившийся. Он был не по годам развит и осведомлён относительно всего того, что касалось сексуальной области, и вечно разыскивал всякие пакости. Кадеты, народ поголовно здоровый физически и морально, терпеть не могли Григоровича, и часто его били за вещи, совершенно не принятые в кадетской среде. Лез Григорович со своими обычными разговорами и к нам, старшим, за что мы и решили его проучить. Однажды вечером в пасмурный дождливый день мы, как будто невзначай, начали разговоры на тему о привидениях, покойниках и прочих страстях, уверяя, что по ночам в лесу вокруг лагеря «кто-то ходит». Григорович, страшный трус, от этих рассказов весь скрючился и робким голосом, желая успокоить самого себя, вставил замечание, что «может быть, это неправда».
Заранее подговорённые нами кадеты ответили ему, что они давно уже по ночам замечают «что-то», но опасались об этом рассказывать во избежание насмешек. Поговорив на эту тему и достаточно подготовив Григоровича в нужную сторону, мы со Златоустовским незаметно вышли из барака и спрятались в лесу рядом с уборной, строго-настрого запретив малышам выходить вместе с Григоровичем. Через полчаса ожидания мы заметили его робкую фигуру, которая, озираясь по сторонам, вошла в сарайчик. В этот момент Златоустовский ни с того ни с сего, вопреки всем нашим планам, взревел на весь лес диким и совершенно дурным голосом. Подпрыгнув в воздухе, издав какой-то заячий писк, Григорович ничком упал на землю и остался лежать без движения. В испуге мы бросились к нему, уверенные, что он умер от страху. Он оказался живым, но до того испугался, что даже обмочился. Не меньше его испугались и мы своей глупой шутки, только чудом не обратившейся в трагедию.
К концу лета отец смилостивился надо мной и вызвал в Покровское, где я пробыл всего месяц. Осенью 1913 года, приехав в корпус, я благополучно выдержал переэкзаменовку по немецкому и перешёл в седьмой класс, став полноправным «дополнистом».
С бодрым и приподнятым настроением вошли мы, вчерашние шестиклассники и «звери», в строевую роту теперь её полноправными хозяевами. Наступал последний год пребывания в корпусе, весной мы должны были окончить курс и достигнуть той цели, во имя которой преодолели столько трудностей. В моё время кадет, дошедший до седьмого класса, мог считать себя уже окончившим курс, так как в последнем классе на второй год не оставляли, а неуспевающим к выпуску всеми правдами и неправдами «натягивали баллы». Для нас, семиклассников, оставалась одна забота – постараться, кому это было нужно, чтобы средний балл в науках при окончании корпуса мог иметь значение для выбора училища. Для большинства из нас этого вопроса не существовало, так как для выхода в пехотные или кавалерийские училища было достаточно кончить корпус с минимумом, т.е. не менее 7 в среднем. Другое дело было для кадет, выходивших в специальные военные училища.
По правилам для выхода в артиллерию, инженерное училище и морской корпус требовалось не менее 9 в среднем и столько же по всем отделам математики. Для меня вопрос о выборе дальнейшей дороги после окончания корпуса в начале года был ещё далеко не выяснен. Отец, потерявший надежду видеть меня военным инженером, теперь настаивал на том, чтобы я переходил в морской корпус, для чего требовалось опять-таки не меньше 9 из математики, на что я вряд ли мог рассчитывать. Надо правду сказать, что это меня и мало прельщало, так как никто из наших родных и знакомых во флоте никогда не служил. Дядя Николай Евгеньевич Марков 2-й, член Государственной думы и военно-морской комиссии в ней, по просьбе отца уже успел переговорить с морским министром о моём переводе, с чем, конечно, пришлось считаться. Сам я определённых планов не имел, хотя все мои симпатии были на стороне Сельскохозяйственного института в Воронеже, который мне обещал перспективы жизни в деревне и лесу. Но я знал, что отец никогда не согласится на мой переход в штатское учебное заведение, без его же согласия содержать себя в институте мне было не на что. Оставалось идти в кавалерию, если переход в моряки почему-либо не состоится, в чём я заранее был уверен. Как назло, с началом учебного 1913-14 года в седьмом классе кадетских корпусов были введены новые отделы математики, включительно до дифференциального исчисления и анализа бесконечно малых величин. Приблизились к математике и другие предметы, ранее преподававшиеся нам без излишних формул, как например, космография и механика. В результате этих нововведений на выпускных экзаменах нам приходилось сдавать испытания по следующим отделам математики: арифметике, алгебре, геометрии, аналитической геометрии, тригонометрии, механике, физике, космографии, дифференциальному исчислению и анализу бесконечно малых величин, как письменно, так и устно. При таком изобилии всяческих головоломок натянуть необходимой девятки по математике для перевода в морской корпус мне и думать было нечего.
Особенно нелепо был поставлен у нас курс по космографии, как известно, касающийся науки о звёздах. На эти самые звёзды, благодаря учебнику генерала Лайминга, мы даже не имели надобности и смотреть, так как вся наука была сведена к одним цифрам и зубрению никому не нужных формул. Единственный раз за всю зиму в одну морозную ночь мы были выведены на плац, где должны были с помощью подзорной трубы и полковника Цезарского познакомиться со звёздным небом. Этот «руководитель по небу», высокий и красивый офицер, напоминающий императора Николая Первого, среди кадет носил кличку «дракон». Урок космографии на чистом воздухе из-за этой дурацкой клички превратился в сплошной балаган, потому что кадеты, точно сговорившись, интересовались исключительно созвездием Дракона, и в трубу смотрели только на него, в то время как остальные ржали на морозе, как лошади. Цезарский, прекрасно знавший своё прозвище, только кусал губы и наливался кровью, не имея официального повода призвать кадет к порядку. У этого красивого полковника была, кроме надоевшей ему кадетской клички, и другая обуза в жизни в лице жены, маленькой тощей женщины, не имевшей, как говорится, ни уха ни рыла, но почитавшей себя великой соблазнительницей и Клеопатрой. Поведения она была настолько громкого, что директор Бородин однажды принуждён был запретить кадету Андрееву ходить в отпуск к Цезарским, ввиду «несоответствующего поведения госпожи Цезарской».
Корпусной праздник 8 ноября, на котором мы были хозяевами не только как выпускные, но и как именинники (наш ротный праздник), прошёл на редкость удачно. Утром в день праздника в роте было торжество по случаю получения нашивок фельдфебелем и унтер-офицерами. Директор корпуса, вызвав их из строя, поздравил с производством и каждому вручил соответствующие погоны. В столовую к завтраку строевая рота вошла, имея на соответствующих местах своё кадетское начальство, блистающее новенькими нашивками.
По корпусным традициям каждый кадет, чем-либо награждённый, был обязан поднести своему отделению сотню пирожных. В день своих именин многие кадеты также делали своим товарищам этот презент, благодаря чему мы, став «дополнистами», весь год кушали пирожные, так как кроме 16 человек нашивочных, производимых в три приёма, было много кадет, получавших призы за гимнастику, фехтование, музыку, лёгкую и тяжёлую атлетику, пение и т.д. Кроме этого, ежегодно в начале занятий в сборный зал выводился в строю весь корпус, и там под звуки туша имел место годовой акт, на котором отличившиеся по учению кадеты награждались похвальными листами и прочими наградами, что им также
