и шампиньонов, не растущих в наших местах на воле. Ведали садами и парниками специалисты садовники, окончившие школу садоводства, существовавшую для надобности помещичьих имений в одной из губерний чернозёмной области.
Отцу не только пришлось постепенно перестроить дом и все службы усадьбы, которые ко времени вдовства Варвары Львовны сильно пострадали от времени и бесхозяйственности, но и вообще перестроить наново всё хозяйство. Инженеру по образованию, отцу не представляло больших затруднений хозяйственным способом привести все постройки в порядок. Имея среди дворни и в соседнем селе каменщиков, столяров, плотников и кровельщиков, не приходилось ему никого из специалистов выписывать из города, покупать и привозить со стороны строительные материалы. Лес был свой, кирпич для построек и кладок делался в самом имении, где был собственный кирпичный завод, по мере надобности периодически возобновлявший свою деятельность. Года через три-четыре после перехода Покровского в руки отца всё было приведено им в порядок; службы, дом, конюшни и скотные дворы были заново ремонтированы или построены новые. Одновременно было реорганизовано и полевое хозяйство, до того находившееся при старухе помещице в первобытном состоянии. Для него были выписаны всевозможные сельскохозяйственные машины: сноповязки, сеялки и косилки, конные грабли и т.д. В 1902 году был закончен постройкой и пущен в ход винокуренный завод, гнавший спирт из картофеля и свёклы. В удачные годы он давал один отцу до 12 тысяч в год дохода. С его открытием в мрачных комнатах нижнего этажа поселился винокур хохол-самостийник Шелест, человек маленького роста, но зато огромной амбиции, певший под аккомпанемент гитары тенором заунывные украинские песни. Много лет спустя, во время гражданской войны, на Украине он стал правой рукой батьки Петлюры, и надо полагать, хоть на короткий срок получил удовлетворение своему непомерному самолюбию.
Одновременно с Шелестом в покровской усадьбе постоянными посетителями стали акцизные чиновники, народ весьма компанейский и большие специалисты по преферансу и зелёному полю. Из отведённых им комнат всю ночь напролёт неслись картёжные споры и вырывались клубы табачного дыма, который терпеть не могли в нашей из поколения в поколение некурящей семье.
Одновременно с перестройкой усадьбы отец занялся и улучшением породы скота, в особенности же совсем запущенного после смерти Шишкина его вдовой конного завода. К началу войны отцу удалось этот завод поставить на твёрдую ногу, и весь его состав, за исключением рабочих лошадей, уже являлся чистопородными орловскими рысаками, сплошь вороными и не меньше двух аршин росту. Каждую весну на конские ярмарки в Тим, Щигры и Курск, а также на знаменитую Коренную кучера и конюхи Покровского выводили от пяти до десяти молодых лошадей на продажу. Мама положила начало, а мачеха, обнаружившая большие хозяйственные способности, затем развила в усадьбе крупное молочное хозяйство, ставшее перед войной лучшим во всей губернии. По вечерам, когда пригонялось с поля коровье стадо из 60 чудесных розово-белых симменталей во главе с могучим красавцем быком, начинали свою песню на всю усадьбу полдюжины молочных сепараторов, в унисон тянувших свою однообразную симфонию.
Для надобностей конского завода и улучшения крестьянских лошадей отец ежегодно держал у себя в усадьбе двух жеребцов-производителей из курского отделения Императорской государственной конюшни. Жеребцы эти были всегда: один – чистый орловец, другой – огромный першерон или клейдесдаль. Скрещивание последнего с рысистыми кобылами давало сильную и достаточно быструю в езде породу рабочей лошади. Обязательным атрибутом при казённом жеребце были сопровождающий его из Курска солдат-конюх, попона и ведро, украшенные государственным орлом.
По уставу государственного конезаводства жеребцов предоставляло правительство на частные конские заводы даром, за стол и квартиру, но кроме обслуживания жеребцом завода на его обязанности лежало также и улучшение породы лошадей округа. Для регистрации этих обязательных мезальянсов при жеребцах прилагалась особая тетрадь на гербовой бумаге, каждая страница которой представляла собой свидетельство о рождении будущего жеребёнка, а корешок являлся квитанцией уплаты за лошадиный брак. Цена случки колебалась в зависимости от качества жеребца от 5 до 25 рублей.
В результате этих разумных мер правительства порода крестьянских и помещичьих лошадей нашей местности в какой-нибудь десяток лет изменилась на моих глазах до неузнаваемости. Редкий мужик- середняк, имевший 2-3 лошади на дворе, не имел полукровного, а то и чистого жеребёнка орловских кровей, уже не говоря о богатых крестьянских дворах, где праздничный выезд на деревенское гулянье на рысаке считался своего рода вопросом самолюбия.
Бегами отец не интересовался и к увлечению ими относился отрицательно, справедливо считая, что они являются одной из причин разорения поместного дворянства. К моменту революции рысистый завод отца достиг более сотни лошадей различного назначения, как-то: заводских кобыл, жеребцов, ездовых, рабочих и молодняка, ещё ходившего в табуне.
Кроме лошадей и коров, в покровской усадьбе издавна разводились свиньи йоркширы и полукровки, число которых, насколько я помню, достигало до нескольких сот всяких размеров и калибров. Свинота эта занимала особые помещения, по туземному именовавшиеся свинятниками. Они составляли большую часть скотных дворов усадьбы. Длинные одноэтажные здания, построенные четырёхугольником вокруг «свинячьего двора», они до половины своих стен были завалены для теплоты соломой и навозом, политым извёсткой. Это обстоятельство в совокупности с постоянно лежавшим в корытах «месивом» для откармливания так называемых «кормных» свиней, служило тому, что в свинятниках водились сотни крыс, представлявших для меня в детстве предмет охоты. Охотничьи воспоминания в свинятниках были первыми в моей охотничьей карьере. Для соединения приятного с полезным отец подарил нам с братом малопульную винтовку монтекристо для избиения крыс и в виде поощрения платил нам по копейке за каждую убитую крысу. В дни удачи эта охота приносила нам до рубля в день, но зато требовала время от времени перерыва, так как крысы скоро нас узнавали и становились слишком осторожными.
Ежегодно за откормленными до неприличия свиньями в усадьбу являлись специальные скупщики. Неистово оравших толстух рабочие валили на телеги, по одной на каждую, привязывали верёвками, и затем длинная процессия вытягивалась по направлению к станции под непрерывный аккомпанемент хриплого свинячьего крика. Надо сказать, что свиньи, как это ни странно, скотина чрезвычайно нервная и в буквальном смысле слабосердечная, что, вероятно, объясняется их излишним ожирением. Иногда при слишком грубом обращении во время погрузки, в особенности в жаркие дни, свиньи помирали от разрыва сердца и волнения. Помню однажды и такой случай, когда виновником свиной смерти был я сам. Стреляя в крысу, сидевшую в корыте, я промахнулся и попал в зад сладко спавшей рядом огромной свиньи. Крохотная пулька, вернее, дробинка моей винтовки, не проникнув в мясо, застряла в слое сала. Из ранки даже не показалось крови, что, однако, не помешало тому, что здоровенная скотина, дико рявкнув спросонок, захрипела и тут же сдохла на моих глазах, надо полагать, от чистого перепуга. Пользуясь тем, что вся эта свинячья драма произошла без свидетелей, я спасся бегством, так как моя роль во всём этом могла привести к прекращению охоты и потере мною верного дохода с крыс.
Крупное скотоводство и полевое хозяйство, которые велись в Покровском, само собой разумеется, требовали и многочисленного обслуживавшего всё это персонала в лице кучеров, конюхов, скотников, свинарей, пастухов и просто рабочих, которых у нас в усадьбе поэтому и насчитывалось до сотни человек. При этом по обычаю дворовые и служащие делились по своему значению на четыре категории и соответственно с этим ориентировались на четыре различные кухни, где они столовались. Таким образом, эти кухни являлись как бы признаком социального деления персонала нашей обширной усадьбы.
Во главе, конечно, стояла барская кухня, именовавшаяся «поварской», хотя повара Андрея я помню только в раннем детстве. Впоследствии же поварской ведали просто кухарки, и слово это потеряло своё значение. Кроме нашей семьи, гувернанток, репетиторов и винокура, здесь получала пищу прислуга барского дома.
За «поварской» в порядке социальной лестницы шёл так называемый «склад», где принимала пищу высшая усадебная аристократия в лице садовника, мельника, механика, главного кучера, двух стражников и старших заводских специалистов. «Складом» называлось обширное помещение коровников и жилого помещения при них, которые в какие-то полулегендарные времена служили складами бывшего пивного завода, затеянного покойным Шишкиным из барской блажи.
Следующей ступенью была «людская», которая давала хлеб насущный всем постоянным рабочим, конюхам, скотникам и свинарям усадьбы. Наконец, последней категорией числилась кухня на мельнице, где столовался низший персонал мельницы и так называемые «сороковые девки». Под этим сборным
