Перед закатом вышли на площадку обозрения над памятником князю Владимиру Мономаху. Золотисто-алым сверкала излучина Днепра. «Красиво как, а, пап! — восхитилась Лена. — Помнишь, твой генерал Чар-нота Киев вспоминает…» — «А Киев! — ответил Михаил Александрович словами своего героя (что случалось чрезвычайно редко, почти никогда) Григория Лукьяновича Чарноты, боевого белого генерала. — Эх, Киев- город, красота, Марья Константиновна! Вот так лавра пылает на горах, а Днепро, Днепро! Неописуемый воздух, неописуемый свет! Травы, сеном пахнет, склоны, долы, на Днепре черторой!» — «Это моя любимая у тебя роль, пап!» — отступив от меня (ещё до конца не извинив шутки в катакомбах), взяв отца под руку, прильнув, театрально склонив голову на широкое плечо отца, сказала моя молодая супруга. «И помню, какой славный бой под Киевом, прелестный бой! — продолжал негромко Ульянов, будто вернувшись в роль. — Тепло было, солнышко, тепло, но не жарко, Марья Константиновна. И вши, конечно, были… Вошь — вот это насекомое!..»

…В каюте мы обнаружили личное приглашение капитана «Белоруссии» на блины.

* * *

На дегустацию в музыкальном салоне собралось человек сорок. Алла Петровна в белом воздушном платье, с белым обручем на голове и Михаил Александрович в коронном клетчатом пиджаке с золотыми пуговицами появились с небольшим опозданием, когда от чёрной икры, которая иностранцам пришлась по вкусу, сёмги и севрюги остались лишь следы на тарелках. Но было ещё вдоволь икры красной, солёных грибов, капусты, сметаны, водки.

Ульянов, наколов на вилку крохотный грибок и положив на тарелочку немного капусты, отошёл к стене.

— The Russian millionaire… — услышал я в толпе.

— За русского миллионера вас приняли, — сказал я.

— Да я и есть русский, — усмехнулся Ульянов. — И начинал, как типичный миллионер. В американском кино.

— То есть?

— С капусты, кстати, — сказал он, пытаясь достать кончиком языка волоконце капусты, приставшее к краешку губы, — которая тогда, в студенчестве, когда жрать хотелось постоянно, была гораздо вкуснее, чем сейчас, просто деликатесом!.. С товарищами по общежитию, бывало, — продолжил Михаил Александрович, когда удалось-таки капустинку втянуть в рот, — ходили мы на соседний Крестовский рынок покупать квашеную капусту. Хотя в кармане ни шиша. Неторопливо, обстоятельно обойдём ряды, тут попробуем, там… Что-то кисловата у тебя капустка, хозяйка, говорим одной. А эта сладковата, с сахаром переборщила (хотя какой тогда сахар)… А эта какая-то водянистая… А та слишком солёная, слишком уж заквашенная, и клюква горьковата… Короче, как виноград из крыловской басни. Пожуем, поморщимся, ещё кружок сделаем, а для нас, будущих артистов, и театр такой своеобразный был, поделимся мнениями о капусте, подыгрывая друг дружке, послушаем, как хозяйки товар свой расхваливают, делясь и судьбами своими тяжкими, военными, ещё попробуем — и, когда шуметь на нас начинали, вроде как разочарованные, двигаем к выходу… А однажды, — сказал Ульянов, встретившись взглядом с жилистой американской старухой, — у нас в общежитии прошёл слух, что можно при жизни продать свой скелет — в качестве завещания советской науке, для опытов. Ну, мы и понесли наши научные, так сказать, пособия в институт Склифосовского. Надеясь пожрать от пуза, впрок, как верблюд.

— И почём продали? — поинтересовался я, вальяжно закуривая. — Между прочим, и в наше время ходили слухи, что можно загнать свой скелет — рублей за двести, кажется.

— Это был спектакль. Комедия. С чёрным юмором. Возьмите мой, говорит один из нас. Нет, говорит другой, мой купите для начала, я в плечах шире, да и ростом повыше. Берите мой, выкрикивает третий, я вообще почти задаром отдаюсь, в интересах науки!.. Позабавили докторов.

Смачный рассказ о квашеной капустке напомнил мне погреб под гаражом. Через полгода после свадьбы, в ноябре 1982-го, когда в квартире на Пушкинской готовились к 55-летию Ульянова, Алла Петровна послала меня в гараж помочь что-то прибить и принести огурцы, капусту, картошку, морковь и что там ещё, «Михаил Александрович скажет». — «Так вы в гараже капусту храните?» — «Ступай!» Немало удивлённый, я отправился. Гараж находился метрах в ста от улицы Горького на задворках здания музея, в котором до октябрьского переворота располагался легендарный Английский клуб. Первым, кого я увидел на пятачке перед тремя добротными кирпичными (не какими-нибудь «ракушками») гаражами, был самый известный и любимый советским народом и правительством цыган Николай Сличенко. Выгнав из гаража свою «Волгу» и поставив в сторонке рядом с пикапом Ульянова, он сгребал лопатой первый мокрый снег. Ответив на его настороженный кивок, я постучал в дверь крайнего слева строения, за которым начинался школьный двор. Ответа не последовало. «Входите, Михаил Александрович там!» — зычно приободрил меня выдающийся цыганский тенор. Я вошёл, но никакого Михаила Александровича там не было. Окликнул — ответа не последовало. Окликнул громче: «Михаил Александрович, вы где?!» — «Здесь», — откуда-то из преисподней донёсся сдавленный голос. «Где здесь?» — «Да здесь я, здесь…» Вглядевшись в полумрак, я заметил в полу полоску света. Она вдруг расширилась, бетонированный пол разверзся — и из-под земли, точно из командного бункера, показалась взъерошенная седеющая голова маршала Жукова. Я опешил. Оказалось, в погребе под гаражом, довольно глубоком и просторном, под тяжестью солений и варений рухнул стеллаж, разбились закатанные на зиму банки.

«Вот же, мать твою ети!..» — горячился Ульянов, вбивая гвозди, то и дело гнувшиеся; надо отметить, что находиться рядом с ним, орудовавшим молотком, тем паче топором, было весьма стрёмно, как тогда выражались. Я взялся ему помогать. «Сами рыли, Михаил Александрович?» — «А кто ж ещё здесь стал бы рыть?» — «Ну, нанятые люди…» — «Нанял было — так один упал в яму пьяный и уснул… У нас наймёшь… Помогали мужики. Но в основном сам копал, конечно». — «Что, прям так?» — «Да нет, не прям. Вечерами копал, после спектаклей». — «Под покровом ночной темноты?» — «Под покровом. Ты ровней держи-то, ровней…» Опасаясь за пальцы, я не мог сдержать улыбки, представляя, что было бы, если б кинозрители узрели своего кумира копающим в ночи погреб под гаражом в центре Москвы.

Впоследствии я частенько шастал в этот погреб, оттаскивая банки с маринованными перцами, помидорами, грибами, яблоками, квашеной капустой — и извлекая запасы для семейных праздничных застолий. Михаил Александрович признался, что погреб его — точь-в-точь такой же, какой вырыли они ещё до войны с отцом в деревне. И содержимое почти то же. Кабанчика разве что не хватает. Этот погреб у улицы Горького, бывшей и будущей Тверской, сослужил добрую службу — особенно в голодные годы возрождения капитализма в России.

…Зазвучали по трансляции песни в исполнении Лидии Руслановой — «Валенки», «По диким степям Забайкалья», «Очаровательные глазки»… Кое-кто из отдыхающих стал подпевать без слов, подтанцовывать.

— Let’s dans? — пригласила вдруг Ульянова на танец американская старуха, вызвавшая у него ассоциации с продажей скелета, — в парике, жутковато оскалив искусственную челюсть и протягивая к нему фаланги пальцев на лучевых и локтевых костях, обтянутых гусиной кожей.

— Иди, Миша, спляши русского, — улыбнулась Алла Петровна. — А то всё строит тебе наша гарна дивчина Оксанка в ресторане глазки… Покажи, на что способен.

Вежливо, как мог, не произнеся ни слова, Михаил Александрович поблагодарил, но от танца отказался.

Кто-то из интуристов раскурил под водочку сигару. Ульянов со сдерживаемым неудовольствием отвернулся от тяжёлого облака дыма.

— А закурить вас никогда не тянет? — спросил я.

— Не тянет… — повисла, как всегда вокруг этой темы, пауза. — С папиросами вот какая история была связана, — сказал он, чтобы заполнить паузу, потому что уходить было ещё рано и неудобно перед пригласившим и подошедшим к нам капитаном. — Если интересно, расскажу.

— Расскажите, Михаил Александрович, сделайте милость, — чинно кивнул капитан.

— Педагог наш Владимир Иванович Москвин, сын великого Ивана Михайловича Москвина, рассказывал. Приезжает в город знаменитый фокусник-иллюзионист. Заходит в табачную лавку. В то время, прежде чем купить табак или папиросы, их можно было попробовать. Иллюзионист попросил на пробу большие такие папиросы, назывались они «пушка». Берёт одну папиросу, тщательно разминает, зажигает

Вы читаете Михаил Ульянов
Добавить отзыв
ВСЕ ОТЗЫВЫ О КНИГЕ В ИЗБРАННОЕ

0

Вы можете отметить интересные вам фрагменты текста, которые будут доступны по уникальной ссылке в адресной строке браузера.

Отметить Добавить цитату