изображали. Должно быть, считалось кощунственным. Как так: какой-то актёришка, скоморох или артисточка — а профессия наша в глазах знати выглядела почти непристойной — выйдет на сцену Большого, Малого, Александринки или Мариинского и станет изображать императора всея Руси?! Да и зачем его вообще изображать, когда вот он, существует вживе. Запечатлеть Екатерину Великую на парадном портрете — это одно, но представить её на сцене какой-то актёрке без роду без племени, которую после спектакля везут ужинать и «танцевать»!.. У нас же при жизни Сталина сотни «Сталиных» выходили, попыхивая трубкой и коверкая под грузинский акцент русский язык, на сцену. Мы разыгрывали в те годы что-то вроде мистерии наподобие той, что разыгрываются католиками в дни религиозных праздников. Играют, ритуально точно повторяя сценки из Библии, сюжеты, оторванные от истинной жизни, но освящённые Церковью…
— Мне кажется, больше было даже от язычества.
— И был «Брестский мир» — спектакль первых лет перестройки. По пьесе Михаила Шатрова, пролежавшей «в столе», как тогда говорили, лет двадцать, мы поставили его с Робертом Стуруа, замечательным, мирового масштаба грузинским режиссёром. Там действовали Троцкий, Бухарин, Инесса Арманд…
— Помню, там и у Аллы Петровны Парфаньяк была роль — Крупской, она весьма проникновенно восклицала, пытаясь вас удержать: «Володя, куда ты?!»
— Мы со Стуруа старались быть предельно тактичными и ненавязчивыми. Но всем было понятно, что эта женщина — Инесса — нравилась не просто человеку, мужчине, ею был увлечён в своём роде гений.
— Вы всё-таки считаете его гением? А как же пушкинское — о том, что гений и злодейство несовместны?
— В своём роде, я сказал. Но и нельзя же отрицать, что этот человек, не важно, кто там у него были предки, калмыки, немцы или евреи…
— Вы уверены, что не важно?
— …Что этот человек произвёл в истории потрясающую воображение перемену декораций, перемену, придавшую всему миру, его социуму иной вид, иной смысл! И совершить такое мог только в своём роде гений.
— Не очень, честно говоря, я понимаю, что такое «в своём роде», но давайте вернёмся к спектаклю, поставленному Стуруа. Кстати, будучи в Грузии, я был поражён огромным количеством ваших поклонников и искренних друзей… Любите Грузию? Не жалко вам, что это давно уже заграница?
— Как же её не любить? И как же не жалеть?.. Когда репетировали «Брестский мир», думали, что потрясём публику, ещё бы: Троцкий, Инесса Арманд!.. Но начался информационный бум, всё уже написали ко времени премьеры в газетах, рассказали по телевидению…
— Так уж и всё! И о Троцком до сих пор известно далеко не всё, и уж тем более о романе Ленина с Арманд. Вы знаете, например, что однажды он ночью на дрезине к ней помчался сломя голову из Питера в Пушкин?
— Правда?! — как-то едва ль не по-юношески улыбнулся Михаил Александрович. — Не знал.
— А про их любовь в Швейцарских Альпах?
— Ничего этого в спектакле не было. И вообще спектакль был большой культуры, хотя некоторые морщились, а то и возмущались. Одно время «Брестский мир» пользовался большим успехом. Мы возили его и в Аргентину, и в Англию, и в США, полмира, можно сказать, объездили. Он шёл в синхронном переводе, и, к нашей радости, его понимали и принимали хорошо. Тогда был разгар перестройки, огромный интерес к нашей стране во всём мире. Вопросы были только в глазах наших зрителей на многочисленных встречах: что у вас там творится?.. В рецензии одной из лондонских, кажется, газет так и написали: спектакль даёт возможность понять, что происходит в России, более, чем сотни газетных статей, через актёров, через их действо на сцене.
— Интересно, а тёзке вашему, Горбачёву, спектакль понравился?
— Конечно, я его приглашал. «Брестский мир» он не принял. Видимо, сказалось восприятие партократа. Впервые на сцене вместе с Лениным, как бы даже на равных, — Троцкий, Бухарин… Видимо, это не укладывалось в голове, задевало «однопартийную душу» генсека, первого и последнего президента СССР…
«…Сколько лет уже перестройка идёт, пора, тёзка, пора, друзья мои, начать всерьёз возвращаться к ленинским нормам! — говорил раскрасневшийся Михаил Сергеевич Горбачёв, в слове „начать“ упорно делая ударение на первом слоге, по-деревенски громко прихлёбывая чай из чашки; вокруг сидела труппа Театра имени Вахтангова почти в полном составе, по правую руку от генерального секретаря ЦК КПСС — народный артист СССР, художественный руководитель Театра имени Вахтангова Михаил Ульянов, пригласивший Горбачёва на спектакль „Брестский мир“ в постановке Роберта Стуруа. — Вот ведь как судьба распорядилась! — дивился руководитель страны, в лысине которого отражалась хрустальная люстра. — Он Ульянов — ты Ульянов, и ты его на сцене представляешь… Но согласиться с тем, как он показан, с тем, что он таким был, — не могу! У Ланового — Троцкий, это да, поверю. И Бухарин Филиппенко — да, комично, но правдиво. Но Ленин, тёзка, ты уж меня извини, — не мог вождь, гений быть таким!.. Кричит, бушует, сомневается и даже стульями он у тебя швыряется… Нет, не согласен. Если интересно моё мнение. На Ленина равняться надо. Возвращаться к его принципам, забытым за последние десятки лет!.. А сцена, где Ильич становится на колени перед Троцким, — ну совсем уж ни в какие ворота! Отвратительная сцена! Быть такого не могло!.. — Горбачёв, мягкий либеральный
— …Яростный, резкий был спектакль, — вспоминал не без фрондёрской какой-то удали и удовольствия Ульянов. — Однажды я сам даже стал жертвой этой ярости. Там, в конце уже, Ленин в сердцах метал стул. Стул был венский. А венские стулья нынче дороги. «Вы, — говорят мне наши работники-декораторы, — все стулья у нас переломаете». Я — им: «Так сварите железный». Сварили. И я, как обычно, ахнул от души…
— В Горбачёва?!
— Остришь?.. Бросил я этот стул, и тут меня словно обухом по руке — хрясть… Еле-еле доиграл спектакль. Потом оказалось — порвал связки. Пуда полтора, если не больше, был… Но это к слову. А Горбачёв не прав был. «Брестский мир» — хорошая работа по интереснейшей пьесе.
— Я читал рецензии — притом не столько у нас, сколько за границей. Какое-то они странное впечатление производили. Не ругали особо, но и не хвалили, а будто констатировали: вот, Ленина привезли… Не сердитесь, но было ощущение, что экспонат мавзолея совершал всемирное турне. Я, естественно, не вашу роль имею в виду, не спектакль Роберта Стуруа, а всю ситуацию. И там Аргентина, Китай, Канада, США, Израиль, Япония, вся Европа, чуть ли не Австралия с Новой Зеландией…
— Мы много стран с ним объездили. Саша Филиппенко как-то на приёме в Чикаго начал было считать, да сбился. А приём в нашу честь шикарный был! Весь бомонд чикагский — и мы там…
— «В то время как страна в очередях давилась…» — извините, конечно, но вы сами об этом писали…
— Ты меня обвинять будешь, что на гастроли ездили, надо было отказаться?
— Да нет, конечно. Тем более что актёрам в буквальном смысле слова есть было нечего, я же знаю. Встречал одного заслуженного артиста России на Ленинградском вокзале — разгружающим вагоны…
— Обвиняли меня, ещё как! И в том, что это я СССР развалил… Приложил к этому руку. Вместе с Горбачёвым и потом Ельциным. И как это у меня получилось — развалить такую махину?.. Время было такое — странное, страшное, смутное… Когда избрали председателем Союза театральных деятелей, хотя я, будучи на съёмках в Венеции, и не подозревал об этом, то пришлось буквально захватывать власть, так как Царёв не желал выпускать из рук бразды правления. Тогда родился каламбур с намёком на революционную ситуацию: мол, Ульянов с Царёвым что-то там опять не поделили…
Было в народе не высказанное что-то, какая-то грусть вековая, предчувствие и какая-то почти безвыходная обречённость — когда хоть на плаху… Эту смуту в душе, кстати, и мне привелось сыграть. Своё
