Дэвид Марусек
Свадебный альбом
Как было велено, Энн и Бенджамен застыли неподвижно, рядом, но не касаясь друг друга, пока симограф настраивала аппарат, устанавливала таймер и бежала к выходу, объясняя на ходу, что это займет не более секунды. И кроме того, им следовало думать исключительно о чем-то хорошем. Например, о счастье.
И действительно, Энн впервые в жизни была головокружительно счастлива, и все окружающее только усиливало ее эйфорию: подвенечное платье, принадлежавшее бабушке; обручальное кольцо (каким холодным оно показалось, когда Бенджамен надел его ей на палец); букет из незабудок и лютиков; сам Бенджамен, стоявший совсем близко, во фраке цвета маренго и с розовой гвоздикой в петлице. Он, презиравший ритуалы, сейчас держался молодцом. Щеки его тоже порозовели, в тон гвоздике, а глаза жадно сверкали.
— Иди сюда, — шепнул он.
Энн громко шикнула: нельзя говорить или прикасаться друг к другу во время съемок — это могло испортить симы.
— Не могу дождаться, — продолжал он, — это тянется слишком долго.
Это и впрямь длилось дольше обычного, но нужно учесть, что они имеют дело с профессиональным симулакром, не какой-то жалкой моментальной фотографией.
Они позировали на дальнем конце гостиной городского дома Бенджамена, рядом со столом, заваленным свадебными подарками в ярких обертках. Энн только успела поселиться здесь, и почти все ее сокровища еще покоились в ящиках в подвале, если не считать нескольких вещей, которые она успела распаковать: узкий дубовый обеденный стол и стулья, французский комод шестнадцатого века, комбинированный шкаф вишневого дерева для белья и одежды, чайный столик с инкрустированной столешницей, посеребренное надкаминное зеркало. Разумеется, ее антикварная мебель совершенно не гармонировала с современной обстановкой и довольно вульгарной отделкой дома Бенджамена, но супруг обещал все переделать по ее вкусу. Весь дом!
— Как насчет поцелуя? — прошептал Бенджамен.
Энн улыбнулась, но покачала головой. У них впереди вся жизнь. Для подобных вещей еще уйма времени.
Неожиданно из стены высунулась голова в рэперских очках, сплошной полосой охвативших глаза и затылок, и быстро оглядела гостиную.
— Эй, вы! — крикнула голова
— Это наш симограф? — осведомилась Энн. Оказалось, что голова говорит в портативный микрофон.
— Это ваш смотритель, — сообщила голова и исчезла так же внезапно, как появилась.
— А что, симограф вот так может выскочить из стены? — удивился Бенджамен.
— Наверное, — неуверенно проговорила Энн, сама не понимая, что говорит.
— Пойду взгляну, что творится, — решил Бенджамен, отступая и протягивая руку. Но почему-то не смог взяться за дверную ручку.
Внизу заиграла музыка, и Энн подошла к окну. Но вид загораживал взятый напрокат тент в белую и голубую полоску, зато до нее доносились стук вилок по фарфору, смех и звуки вальса.
— Они начали без нас! — с веселым удивлением воскликнула она
— Просто разогреваются, — возразил Бенджамен.
— А вот и нет. Это первый вальс. Я сама выбирала мелодию.
— Значит, давай танцевать! — предложил Бенджамен и потянулся к ней. Но руки с высоким неестественным жужжанием прошли сквозь нее. Он нахмурился и стал недоуменно рассматривать свои ладони. Но Энн почти не заметила этого. Ничто не могло омрачить ее счастья. Ее тянуло к столу со свадебными подарками, особенно влекла длинная плоская коробка в серебряной обертке — подарок двоюродного дедушки Карла. Когда речь шла о подарках, угодить Энн было одновременно и легко, и почти невозможно. Хотя все знали о ее страсти к антиквариату, далеко не у каждого хватало средств или знаний купить подлинно ценную вещь.
Она попыталась схватить пакет, но пальцы прошли сквозь него «Этого не может быть!» — подумала она с радостным ужасом. То, что все происходит на самом деле, подтвердилось минутой позже, когда куча народу, нацепившего рэперские очки, — двоюродный дедушка Карл, Нэнси, тетя Дженнифер, Трейси, Кэти, Том, подружки невесты и другие, включая саму Энн и Бенджамена в свадебных костюмах, — материализовались сквозь стену.
— Прекрасная работа, — заметил двоюродный дедушка Карл, обозревая комнату. — Первый класс.
— О-о-о, — протянула тетя Дженнифер, сравнивая обе пары новобрачных, совершенно одинаковых, если не считать очков. Энн почему-то стало неприятно, что вторая Энн, в отличие от нее, носит очки.
А другой Бенджамен, похоже, немного выпил, и лацкан фрака был вымазан белой глазурью.
«Мы разрезали торт!» — радостно подумала она, хотя не могла припомнить, когда это произошло. Джери — девочка в пастельном платье, державшая букет во время венчания — и Энгус — малыш в миниатюрном фраке, подававший кольца вместе с компанией разодетых детей пролетали туда и обратно сквозь диван, создавая пиротехнические взрывы электронных шумов. Позволь им взрослые, наверняка промчались бы сквозь Энн и Бенджамена!
Из стены возник отец Энн с бутылкой шампанского и помедлил при виде дочери, но повернулся к другой Энн и наполнил ее бокал.
— Погодите! — закричал Бенджамен, размахивая руками. — Я понял! Мы — симы!
Гости рассмеялись, и он тоже.
— Наверное, симы всегда так говорят, верно? Другой Бенджамен кивнул и пригубил шампанского.
— Просто никогда не ожидал, что стану симом, — продолжал Бенджамен, чем вызвал новый взрыв смеха.
— Думаю, симы говорят и это, — с глуповатым видом пробормотал он.
— Ну вот, настала пора рокового прозрения, — с поклоном объявил другой Бенджамен. Гости зааплодировали.
К Энн приблизилась Кэти под руку с Томом.
— Смотри, я его поймала! — воскликнула Кэти, показывая Энн букет из незабудок и лютиков. — Кажется, мы знаем, что это означает!
Том, сосредоточенно поправлявший галстук, казалось, не слышал. Но Энн догадывалась, что это означает: она бросила букет подружкам. Все эти глупые, милые ритуалы, которых она так ждала…
— Повезло, — заметила она, протягивая для сравнения свой букет, который все еще сжимала в пальцах. Настоящий уже начал увядать, края обертки немного обтрепались, лепестки кое-где были оборваны, в то время как ее по-прежнему был свеж и аккуратен — и останется таким навечно.
— Вот, — сказала она Кэти, — возьми мой, на двойную удачу! Но когда Энн попыталась вручить Кэти букет, оказалось, что она не может этого сделать. Букет стал частью ее самой! «Забавно, — подумала она, — но я не боюсь». Едва ли не с раннего детства Энн опасалась: а вдруг когда-нибудь внезапно окажется, что она больше не она?! Эта ужасная мысль преследовала ее месяцами: до чего мерзко знать, что ты больше не ты!
Однако ее сим, похоже, не возражал. В «семейном альбоме» было дюжины три Энн, от двенадцатилетней до нынешней. Ее симы были из разряда довольно угрюмых и необщительных, но все соглашались, что жизнь сима не так уж плоха, если удается преодолеть начальный шок. Ей говорили, что хуже всего в первые моменты дезориентации. Поэтому и заставили пообещать никогда не перезапускать симы. Не возвращаться к первым минутам. Не вспоминать — иначе все начинается сначала и повторяется непрерывно. Поэтому Энн ни разу не перезапускала их с того момента, как отправляла в архив.