— О крионике, разумеется.
— Ах, о крионике! — воскликнул я с облегчением. Даже если не вспоминать эзотерическую писанину Юрека Рутца о тайной силе имен, беседа за столом становилась для меня чересчур пространной. Поэтому я с радостью вернул разговор на относительно твердую почву, к замораживанию мертвецов в контейнерах с жидким азотом.
— Итак, Юрек Рутц является членом 'Алькора'? — Спросил я. — Почему вы мне не сказали? И разве вы не должны уже сейчас везти его в Аризону? Или они сами каждый раз присылают сюда, на Аляску, своих спецов?
Эмма и Байрон озадаченно переглянулись.
— Крионика. 'Алькор', — сказал я. — Сосуды Дьюара с жидким азотом. Где они собираются делать промывку и первичную заливку? — Глядя на своих собеседников, я внезапно понял, что они понятия не имеют, о чем я говорю. И тут же до меня дошло, что имели ввиду они. — Вы хотите сказать, что собираетесь все сделать сами? Неужели вы и впрямь хотите заморозить его голову и опустить ее в тот колодец с мерзлотой? Пожалуйста, скажите 'нет'!
— Юрек Рутц называл вечную мерзлоту крионикой для бедняков, — сказал Байрон.
— Нет, — ответил я. — Ничего подобного. Не существует вечной мерзлоты, которая обладала бы подходящей температурой. Кроме того, в условиях глобального потепления, вечная мерзлота на Аляске исчезает. Тает.
— Может быть, — произнес Байрон. — Но я добрался аж до скальной породы, и там сплошная мерзлота! Готов спорить: потребуется немало времени, чтобы все это растаяло.
— Это безумие, — сказал я. — Вы подумали о ледяных кристаллах? Чем вы воспользуетесь для защиты от переохлаждения?
— Вы об ожогах холодом? — Спросил Байрон. Его глаза блестели безумным светом. — Мы с Юреком Рутцем все рассчитали. Я погружу его голову в сахарный раствор и помещу в герметичную упаковку. Примерно так же делается мороженая лососина. Так что потом голова оттает без проблем.
— Вы собираетесь заморозить ее в холодильнике?
— Нет, мне не придется. Мы просто подождем достаточных холодов. Когда температура упадет до сорока или пятидесяти градусов ниже нуля, мы вынесем ее на крыльцо и оставим там на пару часов. Этого должно хватить. Заетм мы опустим ее в колодец и завалим его камнями. Надежнее пирамид! Оглянувшись, он бросил взгляд на Юрека Рутца. — Разве не так, Рутц?
Я тоже посмотрел на Юрека. Он спал. Тогда я сказал:
— А что заставляет вас думать, будто он умрет именно в то время, когда на дворе будет минус сорок- пятьдесят градусов?
В ответ Байрон П. Буттитль подмигнул.
Тут Эмма Рутц решила, что Байрон выложил мне достаточно секретов и спросила его, готов ли Юрек к купанию. После того, как Байрон выкатил кресло с Юреком Рутцем из комнаты, она повернулась ко мне:
— Вы женаты, мистер Марусек?
— Раньше был. Но не сложилось.
— Мне очень жаль. Надеюсь, в ближайшее время вам суждено кого-нибудь встретить. Вы хоть пытаетесь найти?
— Да, конечно, — сказал я. — Но Аляску вряд ли можно назвать раем для одиноких женщин.
— Да, я слышала об этом. — Поднявшись, она покопалась в ящике стола и достала чековую книжку. — Нынче молодым трудно объяснить, что это такое провести всю жизнь с одним человеком. По-моему, это грустно.
— По-моему, тоже.
Она выписала чек и протянула его мне. Он был на сто долларов.
— Считайте это авансом.
Я отдал его обратно.
— Я больше не собираюсь писать эпитафий.
— Тогда это вам за уже проделанную работу, — и она снова протянула мне чек.
И я взял. Я аккуратно сложил чек пополам и спрятал его в карман рубашки. Мы, писатели, настоящие вещи пишем не для денег, а ради бессмертия. Эта работа принесла мне около двадцати центов в час.
— Но, прошу вас, не сдавайтесь, — продолжала Эмма. — Теперь, когда вы знаете все…
— Теперь стало еще хуже. Кроме того, я не умею писать эпитафий.
— Еще как умеете! Просто вам нужно немного поменять стиль. Вот, попробуйте. Повторяйте за мной: Юрек Рутц.
— Юрек Рутц.
— Вот видите? Видите, как просто!
Вот так, мистер Дозуа. Одни открывают кометы, а другие расчленяют и едят маленьких детей. К бессмертию ведет множество путей. В начале этого письма я обещал сделать Вам предложение. Сейчас я его сделаю, так что потерпите еще немного.
В тот момент мне следовало направиться прямо в полицию, но что я мог им предложить кроме пустопорожней болтовни и многообещающих подмигиваний? В штате Аляска нет закона, запрещающего людям умирать у себя дома. Как и закона, запрещающего быть похороненным, в данном случае, у себя на заднем дворе. Так что я оставил мысль о полиции, положил деньги в банк и постарался забыть о Юреке Рутце. Но мои мысли упрямо возвращались к нему, и я понимал, что не освобожусь от этого никогда, пока не попытаюсь написать эпитафию еще раз. И тогда я установил кухонный таймер на один час и сказал себе: буду писать, пока он не зазвонит, после чего закончу с этим делом навсегда. Интересно, что часа мне не понадобилось. Окончательный вариант эпитафии родился минут через десять.
Теперь свободный, я вернулся к нормальной жизни. На носу было Рождество, новогодние праздники и вторая часть лыжного сезона. Как раз наступила Ла Нинья, и погода была необычно мягкой. Я не вспоминал про Юрека Рутца до середины января, пока через Комитет общественного планирования не узнал о том, что Музей Авиации подписал с властями Аляски новое десятилетнее соглашение. Они отвергли предложение четы Рутц.
Я позвонил Эмме Рутц.
— С Новым Годом, — сказал я. — Как поживаете? Как здоровье Юрека Рутца?
— Едва держится, — ответила она. Он может уйти в любую минуту, но Байрон десять раз на дню зачитывает ему погодные сводки. Мы полагаем, что он знает: ему еще рано сдаваться.
Я рассказал ей, что слышал о делах с Музеем Авиации. Эмма ответила, что это не имеет значения: они разрабатывали другие планы. Я спросил, какие. Например, сообщение о тяжелой утрате в виде письма, распространяемого по цепочке, сказала Эмма. Пирамида. Только вместо денег вы посылаете имя умершего. И если никто не прервет цепочку, это имя узнают миллионы людей.
Я сказал, что, по-моему, это может сработать.
— А еще в Интернете есть наш сайт, — продолжала она. — Его создал Байрон. Он говорит, что в программке чтения новостей, что бы это ни означало, нужно указать адрес news://news.sff.net/sff.people.yurek-rutz.
Она выдала мне еще ряд идей, прежде чем спросила, есть ли у меня еще эпитафии. Чтобы найти нужную, мне потребовалось перерыть кучу бумаг, но когда я прочел ее вслух, Эмма, к моей радости, сразу ее одобрила, сказав, что эпитафия просто превосходна. Она заставила меня прочитать ее несколько раз, чтобы записать на бумаге. И пообещала сегодня же переслать по почте чек на оставшиеся девятьсот долларов. Я не мог поверить такой удаче.
Перед тем, как повесить трубку, я задал ей вопрос, который не давал мне покоя:
— Скажите, а что будет, когда в 2051 году его разморозят, вылечат синдром Альцгеймера и вырастят ему новое тело? Разве он не будет чувствовать себя одиноким?
— Ну… Думаю, нет, — сказала Эмма. — Когда подойдет мое время, мы сможем найти в его колодце немного места и для моей бедной головы.
Я должен был догадаться сам.
