тридцатых годов она приехала из деревни в столицу. Работала чернорабочей, вышла замуж, родила двоих детей. Когда началась война, мужа призвали в армию и он вскоре погиб. На заводе, куда она была направлена по мобилизации, Анна Балакина зарабатывала пятьсот рублей в месяц. Жить было очень трудно, но о ней и о ее рахитичных детях позаботилось государство. Оно направило детей в специальный санаторий. Балакина же, оставшись одна, работу на заводе бросила. В связи с этим в 86-м отделении милиции на нее было заведено уголовное дело. Чтобы как-то прокормиться, она устраивалась на поденную работу, а однажды украла у родственников пальто и продала его. Родственники обратились в милицию, и Анну Григорьевну приговорили к исправительным работам. Отбывать их она не желала. Стала думать, чем бы ей заняться, чтобы и не работать, и с голоду не умереть. И тогда в ее давно немытую голову пришла мысль раздевать детей. Валеночки с галошами, снятые с первой раздетой ею девочки, трехлетней Гали Объедковой, она продала на Бутырском рынке за восемьсот рублей. Ей это дело понравилось. Заманить ребенка в лес и раздеть не составляло труда. Дети были безнадзорные, голодные и доверчивые.
Когда 5 ноября на том же рынке она продавала пальтишки и валеночки с других раздетых ею детей, то вдруг услышала заунывный и гнусавый голос какой-то бабы: «А нет ли платьишка?» Она ничего не ответила, но гнусавый голос запал в какую-то извилину ее мозга и застрял в ней. И вот 9 ноября она встретила у Клуба строителей маленькую девочку и повела ее за собой, но почему-то не в Тимирязевский лес, как обычно, а к себе домой. Соседей дома не было. Она привела девочку на кухню, усадила ее на табурет и дала кусок белого хлеба. Та стала уплетать его, не обращая внимания на то, что тетя снимает с нее валеночки с галошами, черное пальтишко, зеленую шапочку, голубой шарфик, коричневое платьице и серые чулочки. Теперь, раздев девочку, Балакина смогла ее разглядеть. Оказалось, что у девочки круглые розовые щечки, веснушки на курносом носике, голубые глазки и рыженькие волосики. Она вся светилась на фоне серого убожества кухни.
А Балакина глядела на девочку и думала, что теперь с ней делать. Вывести на улицу без одежды, а тем более увести далеко, было невозможно – заметили бы люди и обратили на них внимание. Оставить девочку в таком виде недалеко от дома тоже страшно, так как та может указать ее квартиру. И вдруг она услышала гнусавый бабий голос: «А нет ли платьишка?» Балакина мотнула головой, потом быстро поискала что-то глазами, подняла с пола бумажную веревку и набросила ее петлей на шею девочки. Та продолжала уплетать хлеб. Когда петля затянулась, девочка успела только вскрикнуть: «Ой!»…
Труп ребенка Балакина перенесла в свою комнату и положила на печку, а сама пошла на Бутырский рынок и продала там за двести рублей Лидочкины валеночки с галошами. Пальтишко и платьице не продала. Уж очень они были плохие, старые. Шапочку и шарфик девочки она спрятала под матрац, а шерстяные чулочки натянула на свои тощие ноги. Поздно вечером она вынесла трупик во двор и положила его около мусорного ящика.
В шесть часов утра к ней домой пришел участковый и сказал, чтобы она зашла в отделение. Она спросила: «Зачем?» Участковый ответил, что по делу о самовольном уходе с завода. Когда участковый ушел, она стянула со своих ног детские чулочки и, завернув их в газету вместе с другими Лидочкиными вещами, пошла на помойку. Там уже толпились люди, которые обсуждали страшную находку. Балакиной показалось, что все посмотрели на нее с недоверием, и поэтому она не стала останавливаться, а пошла дальше. Бросив по дороге в какой-то ящик детские вещи, она дошла до отделения милиции. Сначала она долго сидела на деревянной скамейке и ждала. Потом ее пригласили в кабинет, и какой-то милиционер стал расспрашивать ее о заводе, о том, почему она не работает, на какие средства живет и т. д. Она путалась, врала, ну а когда спросили о девочке и сказали, что для нее же будет лучше, если она сама скажет правду, она не выдержала и во всем призналась. Ее судили и приговорили к смертной казни. Сам Василий Васильевич Ульрих, председатель Военной коллегии Верховного суда СССР, распорядился «немедленно» привести приговор в отношении нее в исполнение, а вскоре о приведении приговора в исполнение суду доложил помощник начальника отдела «А» НКГБ СССР подполковник госбезопасности Подобедов. Тем и закончилась история московской Бабы-Яги. Остались от семьи Балакиных два рахитичных ребенка, да и то неизвестно где.
Война с ее лишениями и потрясениями, конечно, сильно подействовала на психику женщин. Они стали совершать дикие поступки. Возьмите хотя бы Дору Степановну Качан, библиотекаря Дома культуры железнодорожников, приличную молодую женщину. Никогда ничего преступного она не совершала, а тут, в декабре 1942 года, узнав о том, что у ее знакомой, Костиной, есть деньги, завлекла ее в подъезд дома 12 по Резервному проезду, для того, мол, чтобы чулок поправить, а там и напала на нее, стала душить, пыталась отнять деньги. На следующий день она пришла в квартиру другой своей знакомой, по фамилии Ронг, та жила на Тверском бульваре, в доме 7/2, и, воспользовавшись тем, что кроме двух дочерей Ронг дома никого не было, набросилась на старшую из них, одиннадцатилетнюю Юлю, и стала ее душить. Девочки подняли крик, и Дора Степановна убежала. За свои дикие выходки она получила семь лет.
Не всегда жертвы нападения женщин отделывались легким испугом. История показывает, что некоторые из подобных преступлений были кровавыми и чрезвычайно жестокими.
Елена Васильевна Зыкова, узнав о том, что ее знакомая Мария Игнатьевна Бабаева скопила четыре тысячи рублей на поездку к мужу в Полтаву, решила ее убить, а деньги отнять. 1 марта 1944 года она пришла к ней домой. (Бабаева жила в доме 11 по улице Мархлевского, теперь это Милютинский переулок. Дом 11 и по сию пору цел, серый, высокий.) Под пальто она держала топор. Войдя в квартиру, сразу прошла в ванную комнату и там его спрятала. Поболтав, женщины легли спать. Мария Игнатьевна с дочерью Ниной в одной комнате, а Зыкова в другой. В шесть часов утра Мария Игнатьевна встала и пошла в булочную за хлебом. А Зыкова тем временем пристала к девочке с вопросом: где мать хранит деньги? Девочка этого не знала. Тогда Елена Васильевна стала резать ее бритвой, а потом взялась и за топор. Окровавленная испуганная девочка попыталась спрятаться от нее в уборной, но Зыкова настигла ее там и добила. Испугавшись того, что натворила, она кинулась к двери, чтобы убежать из квартиры, но дверь оказалось запертой снаружи, и она не могла ее открыть. Вскоре вернулась домой Мария Игнатьевна. Зыкова набросилась с топором и на нее. Та защищалась. Когда они оказались на лестничной площадке, на крик Марии Игнатьевны вышел сосед и Зыкова убежала. Вскоре она сама пришла в милицию. На вопрос, зачем ей понадобились деньги, ответила – на адвоката. Оказалось, что ее обвиняли в спекуляции. Суд приговорил Зыкову к расстрелу.
Не менее страшное преступление совершила Александра Яковлевна Дорофеева-Петушкова. Собственно говоря, настоящая фамилия Александры Яковлевны была Дорофеева, а к фамилии Петушкова привели Дорофееву изгибы ее биографии. В 1936 году, в Ленинграде, она, несмотря на свой горб, вышла замуж за некоего Миллера и родила от него дочь. Семейная жизнь длилась недолго. Причиной охлаждения к ней мужа и развода Дорофеева считала свой физический недостаток. За развод она решила отомстить мужу и похитила принадлежавшие ему и его матери ювелирные изделия и другие вещи, а сама, оставив ребенка, скрылась. В деревне Грязное Чапаевского района Московской области ей удалось приобрести паспорт на имя Прасковьи Ивановны Петушковой. За этот паспорт она в 1938 году была осуждена «тройкой» на четыре года лишения свободы, а по окончании срока выслана в Сибирь, в город Ачинск, где ей и был выдан паспорт на имя Дорофеевой-Петушковой. В 1943 году она была мобилизована на работу в местный эвакогоспиталь в качестве медсестры. Когда война кончилась, Дорофеева покинула Сибирь и стала жить в деревне, недалеко от города Калинина. Промышляла абортами. За аборты брала по полторы тысячи рублей. Здесь, в деревне, она познакомилась с Татьяной Петровной Фомушкиной, которая и дала ей свой московский адрес: квартира 6 дома 18 по Дурновскому переулку (ныне Композиторская улица). На Рождество 1946 года Дорофеева-Петушкова приехала в Москву и явилась к Фомушкиной. Муж Фомушкиной в это время был в командировке, а в квартире с ней находился сынишка, ему тогда было одиннадцать месяцев от роду. Прожив в Дурновском переулке три дня, Дорофеева утром 10 января зарубила топором спящую в кровати Фомушкину, а услышав плач ребенка, зарубила и его. Потом сняла с себя окровавленную кофту, надела пальто Фомушкиной, собрала вещи, отыскала и забрала деньги, двадцать одну тысячу рублей, и ушла из дома. Задержали ее 3 февраля в Лианозово, где она жила у другой своей знакомой, Федотовой.
В апреле 1946 года Судебная коллегия Московского городского суда по уголовным делам под председательством Васнева приговорила ее к расстрелу. Дорофеева-Петушкова умоляла сохранить ей жизнь, клялась исправиться, ссылалась на то, что преступление совершила под влиянием морфия, обещала в случае помилования помогать органам ловить преступников, но ничего не помогло. 31 мая 1946 года она была расстреляна.
