решался сыра попробовать.
И сказал наконец годья Винитар, что есть в его книге история про тын. И продолжал кашу есть и молчать. А сам слушает: что ещё Агигульф с Валамиром скажут?
Дядя Агигульф решился наконец и попросил годью Винитара историю про тын ещё раз рассказать.
Годья Винитар охотно историю про Нехемью повёл. Только не по книге пел, а на память. Он любит, когда к нему приходят и что-нибудь спрашивают из книги.
Дядя Агигульф и Валамир слушали годью, рот приоткрыв. Так внимательно слушали, что про пиво позабыли. И Марда иголку опустила, руки сложила — слушала. Я глядел на них, как они рядком сидят и с годьи глаз не сводят, и понял вдруг, что имел в виду годья Винитар, когда говорил, будто у Бога Единого не будет ни раба, ни свободного. Ничем сейчас воины Агигульф с Валамиром с замарашкой Мардой не разнились.
А когда годья историю закончил, они словно проснулись ото сна. Поблагодарили. Посидели, пиво допили. Поговорили о разном. Марда штопку закончила. Я вторую миску каши выхлебал.
Дядя Агигульф спросил у годьи, трудно ли в книге разбирать песнь. Годья вздохнул и признался, что науку воинскую куда легче одолеть было.
И опять годья Винитар понял, что дядя Агигульф куда-то клонит. И стал ждать — что ещё его спросят?
Тогда Валамир речь завёл о том сражении, где наши готы рёвом рогов и криками воинскими обрушили вражеский тын. (Об этом рассказе винитаровом тоже все село толковало.) Каков тын тот был? Не был ли хлипким? Как, на его взгляд, достоин ли враг был тогда у готов, либо же труслив и слабосилен?
Годья Винитар отвечал, что крепок был тын и враг был силён.
Валамир спросил тогда — а что, шрам, который у годьи на лбу, был в том сражении получен?
Годья ухмыльнулся и от ответа ушёл. Сказал вместо этого, что хотел бы видеть Валамира с Агигульфом — коли их так Бог Единый занимает — в храме, в числе верных. Валамир с Агигульфом тоже ловко увильнули от прямого ответа и начали с годьей прощаться. Дела у них были срочные в другом месте.
А у Марды там дела, где дела у Валамира.
И вышли мы от годьи Винитара. Сперва шли молча, а после дядя Агигульф сказал:
— Правду говорит дедушка Рагнарис. Был Винитар отличный воин и посейчас воинскую науку хорошо понимает. Обидно, что жреческим делом заняться решил.
А Валамир сказал, что с одной просяной каши много не навоюешь. Ослаб духом Винитар, на пустой каше сидя. Мяса воину требуется, желательно сырого. И Марду по заду хлопнул. А Марда глупо захихикала.
ПАСХА
Пасха — самый большой праздник у нас, тех, кто верует в Бога Единого. Это очень важный праздник, потому что в этот день воскресает добрый Сын грозного Бога Единого. И у Бога Единого в этот день хорошее настроение. Вот почему мы радуемся.
В этот день наша мать Гизела умыла лица мне и моим братьям — Гизульфу и Ахме-дурачку. Она дала нам чистые одежды. Когда стемнело и на небе показались звезды, мы пошли в храм Бога Единого.
Я всегда хожу в храм с любопытством — что ещё расскажет нам годья Винитар? Он иногда одно и то же рассказывает, но всякий раз интересно. И хоть заранее знаешь, что будет дальше, а все равно сердце замирает. У меня всегда будто в животе щекочет, когда годья рассказывает, как пришли женщины к пещере, где мёртвый Сын Бога Единого лежал, а Сына-то и нет! А годья помолчит, помолчит, ожидание накаляя, а после как заревёт страшным и радостным голосом: воскрес, дескать, можно и не искать его в пещере! Так- то вот, люди! И ещё захохочет.
И как только годья захохочет, так в храме все тоже смеяться начинают. Потому что тут даже Ахме- дурачку понятно становится: и вправду ведь воскрес, коли нет Его в пещере! В прошлом годы мы с Ахмой от радости в пляс пустились и прыгать начали посреди храма. Годья нас не останавливал. Сказал только: все бы так ликовали, как эти светлые отроки. И умилился годья, на нас глядя.
Уже и Пасха кончилась, а Ахма-дурачок все плясать норовил в храме Бога Единого. Как придёт в храм, так сразу пляшет и на годью глядит в ожидании. Но больше никто не умилялся, на скачки его глядя. И постепенно забыл Ахма-дурачок свои пляски.
Годья знает все о Боге Едином. Раньше я думал, что наш годья — святой. А брат мой Гизульф говорил, что Винитар — он просто богарь. Тогда я пошёл и спросил нашего годью Винитара, правда ли, что он святой. Годья же ответил, что нет, не святой он.
Годья мне объяснил, что он, Винитар, служит Богу Единому как слуга — поэтому его и называют «годья», то есть «богарь». Те же, кто творит чудеса, например, воскрешают мёртвых, как блаженный Гупта из соседнего селения, — те святые.
Я-то хотел попросить Винитара воскресить из мёртвых вутью Арбра, чтобы порадовать дедушку, но Винитар отказался. Сказал, нужно ждать, пока Гупта сам придёт. Ибо Гупта тогда придёт, когда Бог Единый или Сын Его Гупту приведут. А из людей никому не ведомо, когда Гупта придёт. Может, и вовсе не придёт.
Храм Бога Единого стоит сразу за домом Агигульфа, но не нашего дяди Агигульфа, а другого. Того Агигульфа, который верует в Бога Единого и у которого одноглазая дочь на выданье. Её зовут Фрумо.
Я очень хотел есть, потому что перед Пасхой нас почти не кормили. Дедушка это одобряет. Он говорит, что воинам нужны испытания.
Бог Единый на людей всегда немного сердит. А когда умирает добрый Сын Бога Единого, Он особенно к людям придирается и следит, чтобы как следует люди скорбели по Сыну Его. Чтобы жили впроголодь и смеялись пореже, а не ржали, аки кони, и не обжирались свининой. И пивом до самых глаз не наливались. И драк бы не чинили, и с замарашкой валамировой по сеновалу не валялись. Как наш дядя Агигульф.
Наша мать Гизела говорит, что это соблазн.
Дядя Агигульф сует нам с Гизульфом куски, пока наша мать не видит и пока Тарасмунд глядит в другую сторону. И берём мы эти куски. И едим торопливо, от Бога Единого руками закрываясь. Я потом всегда Сына прошу, чтобы не сердился. Я Ему объясняю, что все равно по Нему скучаю, а что мясо ем — то в предвкушении радости. Ведь я знаю, что Он обязательно воскреснет.
А Агигульф-сосед, печаль по умершему Сыну ревностно соблюдая, хотел в этом году ножом себе лицо изрезать, как аланы делают, по умершим родичам скорбя. Но Винитар запретил ему так поступать. Сказал, что Сын, воскреснув, огорчится, если обезображенным Агигульфа-соседа увидит. Ибо безмерно милосердие Сына.
Перед Пасхой годья несколько дней все в храме чистил. Мы с Гизульфом и наши сестры Сванхильда с Галесвинтой ему во всём помогали. Галесвинта веток нарезала и в воду поставила. Теперь на этих ветках показались зелёные листики.
Когда мы пришли ночью в храм, там было очень красиво. Горело больше дюжины лучин. Годья зажёг также медную лампу, которой очень дорожил и редко зажигал, потому что масло дорого стоит. И плошки с маслом зажёг. Все переливалось в золотистом свете.
Годья долго пел разные песни. Наша мать Гизела годье вторила. Она все эти песни знает. Получалось очень красиво. Другие тоже подпевали им, но не так красиво.
Агигульф-сосед совсем некрасиво подпевал, он сипел. И слов почти не знал. Но всё равно было здорово.
Потом годья рассказывать начал про женщин, которые к пещере пошли. Я понял, что целый год ждал, как годья эту историю рассказывать будет. Годья эту историю только на Пасху рассказывает. И у меня сразу защекотало в животе, как всегда бывает, когда я про ту пещеру слушаю.
И вот годья замолчал посреди истории и стал нас молчанием томить. И так долго томил, что Гизульф не выдержал и крикнул:
— А там ведь нет никого!
И захохотал, как годья всегда в этом месте рассказа хохочет.
Тут все зашумели, засмеялись и стали наперебой кричать:
— А ведь нет там никого!
