И годья заревел, всех перекрикивая:
— Точно, нет там никого!
И позвал нас искать Сына. Он взял свой крест и устремился к выходу. Мы все пошли за ним. Мы обошли вокруг храма, распевая песни. Сейчас я уже знаю, что нужно просто вокруг храма ходить — так нужно искать Сына. Когда Тарасмунд, наш отец, только уверовал в Бога Единого, он в такую ночь не стал вокруг храма ходить, а за село устремился. Однако годья Винитар заметил и вернуться велел. Тарасмунд не хотел возвращаться и говорил годье: мол, искать так искать, а вокруг храма топтаться — что толку. Но годья сказал, что положено вокруг храма ходить. Так Бог Единый установил.
Потом годья Винитар нас к трапезе позвал. Он заранее приготовил много мяса, яиц, хлеба и молока. И даже медовуха была у него. Перед Пасхой годья всегда сам готовит трапезу, говорит — это для того, чтобы никого в соблазн не вводить.
Годья Винитар очень вкусно готовит. Мы очень быстро все съели, что он приготовил, и по домам пошли, Бога Единого славя и Доброго Сына Его.
Дедушка, дядя Агигульф и наложница дедушки Ильдихо с нами не ходят. Вот и на этот раз они спали.
Когда мы шли домой, восходило солнце. Ахма-дурачок кричал во всё горло:
— А там ведь нет никого! И правда никого там нет!
И хохотал, годье подражая.
От этих криков дедушка и дядя Агигульф проснулись и заругались. Дедушка все клял себя за то, что не настоял на своём и не отнёс Ахму в капище.
Иногда я думаю, что дедушка Рагнарис прав.
На следующий день у нас в доме был пир. К нам пришёл Валамир, друг дяди Агигульфа. Валамир пришёл не потому, что верует в Бога Единого и радуется тому, что Сын Его воскрес, а просто потому, что был пир.
С Валамиром пришёл Одвульф. Валамир наш родич, а Одвульф родич Валамира.
Одвульф был расстроен. Годья выгнал его из храма, потому что Одвульф был пьян. Одвульф объяснял годье, что пьян от радости, но годья рассердился на Одвульфа.
Одвульф верует в Бога Единого. Одвульф очень хочет стать святым, как Гупта из соседнего села. Я тоже хочу, чтобы Одвульф стал святым, потому что тогда он сможет воскресить Арбра для дедушки.
Пойдёт Одвульф на охоту — всегда отдаст половину добычи годье. Он очень хочет стать святым.
Одвульф умеет петь многие из песен годьи. Отец мой Тарасмунд и мать Гизела хотели послушать, как Одвульф поёт на память из книги Винитара.
Одвульф спел, как Авраам родил Исаака, Исаак родил Иакова, Иаков родил Иуду и братьев его.
Тогда дедушка Рагнарис и дядя Агигульф, которые тоже были пьяны, стали петь, Одвульфа перекрикивая, родословие славнейшего готского рода Амалов:
«Гапт родил Хулмула, Хулмул родил Авгиса, Авгис родил Амала, Амал родил Гизарну — но не того Гизарну, что из нашего села, а другого…»
При каждом имени они стучали кружками о стол и громко смеялись.
Пьяный Одвульф, чьё имя и означает «Бешеный Волк», обиделся за Бога Единого. На Одвульфа снизошла священная ярость. С тем он бросился в битву и сильно помял дядю Агигульфа. Но тут на него насели дед мой Рагнарис и отец мой Тарасмунд, который хоть и не одобрял агигульфовы выходки, но всё же любил его братской любовью. Валамир же в битву вмешиваться остерегался, ибо был как родичем Одвульфа, так и нашим родичем.
Стол был опрокинут, питьё разлито и два кувшина разбито.
Дурачок Ахма стал на сторону Одвульфа в этой битве.
На другой день мы бегали смотреть, как Одвульф винится перед годьей Винитаром. Одвульф громко выл и мазал лицо грязью. Годья Винитар сказал Одвульфу, что никогда не быть ему святым, как Гупта. Не стать паршивому волку пригожей овцой.
Отец мой Тарасмунд ругался в доме с дядей Агигульфом. Дедушка ушёл к Хродомеру. Они разругались.
Ильдихо оплакивала разбитые кувшины и бранила нас с Гизульфом.
Ахма бормотал себе под нос: «А там и нет никого!» и хихикал в кулачок. На скуле у Ахмы был синяк.
Валамир ладил нам новый стол. Дядя Агигульф давал Валамиру советы. Было интересно.
НАШ РОДИЧ ОДВУЛЬФ
Наш родич Одвульф невысокого роста, худощавый, волосом длинен и редок, бородёнка и того реже, усы вислые, будто мокрые. Ни в какое сравнение не идёт он с нашим дядей Агигульфом. Взором мутен Одвульф, будто глаза у него оловянные, а веки красные. Мы с Гизульфом все думали — оттого, что в храме много плачет, но дедушка Рагнарис сказал как-то: помню, мол, Одвульфа ещё сопляком. Помню, как при капище, в мужском избе, посвящение в воины получал. Так он и тогда такой же был, как плотвица снулая.
Штаны у Одвульфа из домотканой пестряди, на тощем заду заплата, из мешка вырезанная. Бобылём живёт Одвульф, без жены и без рабынь. Одеждой разживается у хозяек в селе, норовя наняться к ним на работу. Но Одвульф работает плохо, потому женщины не любят его на работу нанимать, а спешат отделаться, сунув какое-нибудь старьё. Одвульф за старьё благодарит именем Бога Единого, а потом всё- таки отслужить рвётся. Тогда ему попроще работу дают.
Вот и за штаны эти отрабатывал Одвульф. Мать наша Гизела как-то подслушала, как сестры наши, Сванхильда с Галесвинтой, между собой говорят: «Пойдём, мол, к Одвульфу на двор, на стати любоваться». Подумала сперва нехорошее и сама следом пошла, чтобы пресечь грех, если зарождается. И увидела. Одвульф о чём-то с годьей Винитаром беседовал, а в прорехе стати его, как колокола, раскачивались. И девицы подсматривают, хихикают, краснеют да отворачиваются.
Сванхильду с Галесвинтой мать наша Гизела прогнала и побить грозилась; Одвульфа же долго бранила за неприличие одежды его, а после вдруг пожалела. Больно жалостливо объяснял Одвульф, что никто ему работы не даёт. Пошла Гизела к дедушке Рагнарису и сказала ему, что негоже родичу нашему без порток щеголять, пусть даже и дальнему.
За портки эти Одвульф огород наш вскопал. Гизела порты ему загодя выдала, чтобы прорехами своими девиц не смущал. Одвульф же рассказал в ответ из Писания, как Иаков подрядился к Лавану стада пасти за дочерей лавановых; так Лаван тоже загодя ему дочек в жёны отдал, прежде отслуженной службы. И заплакал. И мать наша Гизела от умиления прослезилась.
Про Лавана годья в храме рассказывал, так что для нас с Гизульфом эта история не новая, потому мы и плакать не стали. Про Лавана годья каждый раз рассказывает перед пахотой, когда наделы определяют.
Словом, заплакали и Одвульф, и мать наша Гизела. Одвульф в голос заплакал, громко, и штаны новые к груди прижал. На шум дедушка Рагнарис вышел. Спросил, не учинилось ли кому обиды. Одвульф снова про Лавана и жён иаковлевых рассказал.
Дед наш Рагнарис к годье не ходит, для него эта история новая. Спросил только, не в бурге ли этот Лаван объявился. А потом добавил, что как Алариха не стало, так и порядка не стало; вечно Теодобад всяких скамаров привечает.
Одвульф же сказал, что не готом был Лаван. Из обрезанных был Лаван. Дедушка спросил, вникнуть желая, что у этого Лавана было отрезано и не в бою ли он потерял то, что отрезано было. Воином ли был этот Лаван? Одвульф стал пространно объяснять, в штанах своих с прорехой копаясь. Гизела захихикала, совсем как дочери её, и покраснела. Она знала, что у Лавана отрезано — годья в храме рассказывал. Дедушка сперва не понял, что Одвульф объясняет, а потом понял, побагровел и с палкой на Одвульфа надвинулся.
Одвульф и ушёл, быстрее, чем хотел, штаны к груди прижимая.
Вечером дедушка Рагнарис отцу нашему Тарасмунду сказал, мрачнее тучи, что толковал тут с Одвульфом. И обвинять отца нашего начал. Сам в эту историю с Богом Единым влез, своих детей туда же принудил, а ведь им воинами быть. Где это видано, чтобы с воинами так поступали? И рассказал про
