Удумал дядя Агигульф — дабы обороняться ловчее было — щит свой со стены сдёрнуть, да нечаянно богов дедушкиных своротил.
А тут ещё Сванхильда под ногами путалась. Её ещё раньше повалили и потоптали — то ли дед, то ли дядя Агигульф.
По нашему закону, если женщина в дурости своей сунулась туда, где единоборствуют мужчины, и через любопытство своё чрезмерное пострадала, то вергельд не платят, ибо кроме неё самой виновных нет. Так старейшины говорят.
Как своротил дядя Агигульф богов, так дед в полное бешенство пришёл. Начала нисходить на него священная ярость. Однако дядя Агигульф и тут нашёлся — выскочил из дома и туда метнулся, где голова была спрятана.
Дядя Агигульф — бывалый воин. Он заранее все предвидел и нарочито голову и меч спрятал, чтобы потом разъярённого деда остановить. То хитрость есть военная. Это понимать надо.
Сванхильда за то, что её потоптали, дяде Агигульфу потом отомстила: под покровом ночного мрака, во дворе, оглоблей его огрела. И тотчас бегством спаслась.
Дядя Агигульф орал ей вслед, что простым размётыванием она не отделается. За конём, мол, в бург её потащит и там размечет перед дружинными хоромами.
То было совсем глубокой ночью. Дед спросил сонно, какой, мол, сукин сын там глотку дерёт, когда спать пора. Ильдихо на то ядовито сказала:
— Это меньшой твой, Агигульф, любимец богов.
Дядя Агигульф после той рыбалки по селу гоголем ходил и на всех дворах, где дрался, мёртвую голову показывал. И с Валамиром у него замирение вышло. Они вместе напились, а после опять подрались, но несильно. Дядя Агигульф потом объяснял, что они с Валамиром играть начали в подвиг дядин, и сперва хорошо играли, но после Валамир захотел дедушкой Рагнарисом быть, отчего драка и проистекла.
ТИНГ
Через три дня после памятной рыбалки дед мой Рагнарис и Хродомер тинг собрали по поводу мёртвой головы.
Сперва о голове поведать нужно.
Дядя Агигульф, гордясь собою и в воинский раж войдя, хотел поначалу голову за волосы повесить у нас в доме под потолочной балкой. Но все тому воспротивились.
Я думаю, дедушка Рагнарис эту чужакову голову к Арбру приревновал или бояться стал, что дядин трофей с Арбром драться будет, потому что Арбр давно у нас живёт, а чужак — недавно и вряд ли Арбр потерпит вторую мёртвую голову рядом с собой.
Отец мой Тарасмунд дяде Агигульфу так возразил, что к врагу нужно милосердие иметь и негоже над головой измываться, коли телу погребение не обеспечили. Сказал, что должно голову годье отнести, дабы тот голову где-нибудь в храме сохранил, поскольку погребать её было ещё рано (её предполагалось в бург отвезти, к Теодобаду). А пока годья голову в храме хранить будет, пусть бы заодно нашёл время и отпел её, как положено.
Пошли мы с головой к годье, однако годья воспротивился и голову не взял. Я думаю, годья потому ещё освирепел, что к нему язычник дядя Агигульф, кровью запятнанный, явился. А дядя Агигульф потому пошёл, что драгоценную голову никому не доверял, даже родному брату. Поэтому и пришёл к годье с головой. А меня с собой взял, чтобы я ему проводником был. Мол, он, дядя Агигульф, ведать не ведает, как там в храме Бога Единого с годьей вашим себя вести надлежит. Если бы то в капище было, так ведал бы.
Дядя Агигульф всегда меня с собой сманивает, когда к годье Винитару за какой-нибудь надобностью идёт.
Годья Винитар как только увидел, что мы с дядей Агигульфом и мёртвой головой в храм направляемся, так сразу из храма выскочил и на нас руками замахал. Дядя Агигульф меня вперёд выставил: объясняй, мол, годье, что к чему.
Я и объяснил степенно, что надо бы мёртвую голову в храме сохранить, ибо негоже, чтобы она у нас дома жила. По ночам чужак с Арбром дерётся, от этого все женщины боятся и я тоже плохо сплю, а дедушка недоволен, что Арбра обижают. Да и пованивать голова начала, а в храме места много и можжевельника запас есть, чтобы жечь от дурного запаха.
Хоть и были мы с дядей Агигульфом отменно кротки, а годья рассвирепел и нас прочь прогнал. Вслед ещё кричал, что Бог Единый — Бог живых, а не мёртвых. А старые боги — воистину мертвы, оттого и тешатся мёртвыми головами и черепами, какие на Долгом Холме дураки молодые воздвигают по глупости щеняческой.
По дороге домой мне ещё и от дяди Агигульфа досталось. Какой же ты, мол воин (презрительно бросил мне дядя Агигульф), коли с богарем объясниться не можешь! И плюнул. А сам украдкой голову по волосам погладил — доволен был, что не отнял её Винитар.
Думали было голову в капище отнести. Там бы жрец за ней присмотрел, а жрецу дядя Агигульф верил.
Но до капища идти далеко, куда дальше, чем до озера. Да и нельзя было в капище голову нести, ибо капище в лесу, там лисы и барсуки голову бы объели и попортили, коли жрец не доглядел бы.
Кончилось же тем, что вся эта возня с головой надоела дедушке Рагнарису. Освирепел дед и велел голову засолить, как испокон веков делалось.
Мать наша Гизела наотрез отказалась голову солить. Дедушка Рагнарис Ильдихо заставил. Ильдихо отказаться не посмела.
Гизела выгнала Ильдихо из дома вместе с поганой головой и самый плохой горшок ей дала. Ильдихо солила голову в дальнем углу двора, а мы с братом Гизульфом подсматривали и донимали её шутками.
Тут же и дядя Агигульф вертелся, следил, чтобы ущерба голове не нанесла бестолковая баба. Шутка ли — самому Теодобаду голову представлять придётся! Может, из-за этой головы целый поход сладится.
Ильдихо ругалась и кричала, чтоб дядя Агигульф сам свою голову солил и с нею миловался. Но дядя Агигульф солить голову наотрез отказался, сказал, что не воинское это занятие — с горшками возиться. Тем более — с треснутыми.
Дядя Агигульф ещё оттого волновался, что годья по селу народ мутить начал и возмущался против головы. Знал бы ещё годья, что голова эта от верующего в Бога Единого была! Меня совесть мучила, стоит ли годье про это рассказывать.
Сванхильда, все ещё местью горя, всем нашёптывала: оттого Агигульф, мол, неспокоен, что боится — не надумал бы годья за голову на единоборство его вызвать. Ибо побьёт годья Винитар Агигульфа и плакала тогда мёртвая голова — не видать её Агигульфу. И правильно сделал бы годья, если бы и впрямь надумал Агигульфу бока намять во славу Бога Единого и Доброго Сына Его!
Я всё думал насчёт чужакова креста. Я решил все рассказать годье Винитару, но не сейчас — потом, когда голова уже у Теодобада будет. А пока про то говорить не стоит. Неровен час отправит нас годья к озеру за телом, чтобы собрать этого убиенного целиком и похоронить, как положено, у Долгого Холма. Тащить же от самого озера безголовое тело, да ещё полежавшее несколько дней на солнышке, мне ох как не хотелось.
А тело, что у озера лежало, видать чего-то жаждало, не то отпевания, не то отмщения, ибо еженощно во сне мне являлось. Страшные это были сны. Мнилось мне ночами, будто от озера движутся по тропе в камышах, мимо рощи, рыжеусые чужаки, по бокам от них вепри подземные бегут, а ведёт их в наше село безголовое тело. Каждую ночь с криком просыпался. Гизульф говорил, что и ему похожее снится.
На тинг дядя Агигульф явился, ясное дело, с головой, уже засолённой. Валамир как увидел дядю Агигульфа, так сразу закричал: не боишься, мол, Агигульф, что ежели женишься, то голова жену твою за сиськи хватать будет? Дядя Агигульф решил, что Валамир ему завидует, о чём и сказал Валамиру — прямо и с достоинством.
Меч чужаков дяде Агигульфу сберечь для себя не удалось — его дедушка Рагнарис Хродомеру отнёс. Хродомер на тинг с этим мечом явился.
