– Вам поручено арестовать господина Сарранти?
– А вот и нет! Господина Дюбрея – такое имя он сам себе избрал, так пусть не жалуется!
– И вы арестуете его как заговорщика?
– Нет! Как бунтовщика.
– Значит, готовится серьезный бунт?
– Серьезный? Да нет! Но бунт я вам все-таки обещаю.
– Не считаете ли вы, что это довольно неосмотрительно, дорогой собрат, поднимать бунт в такой день, как сегодня, когда весь Париж на ногах? – проговорил Жибасье, останавливаясь, дабы тем самым придать вес своим словам.
– Да, разумеется, но вы же знаете пословицу: «Кто не рискует, тот не выигрывает».
– Конечно, знаю. Однако сейчас мы рискуем всем сразу.
– Да, зато играем-то мы краплеными картами!
Это замечание немного успокоило Жибасье.
Впрочем, он все равно выглядел встревоженным или, скорее, задумчивым.
Объяснялось ли это страданиями, перенесенными Жибасье на дне Говорящего колодца и ожившими накануне в его памяти?
Или тяготы стремительного путешествия и поспешного возвращения оставили на его лице отпечаток сплина? Как бы то ни было, а графа Баньера де Тулона обуревали в эти минуты то ли большая озабоченность, то ли сильное беспокойство.
Карманьоль приметил это и не преминул поинтересоваться о причине, как раз когда они огибали угол набережной и площади Сен-Жермен-л' Осеруа.
– Вы чем-то озабочены? – заметил он, обращаясь к Жибасье.
Тот стряхнул с себя задумчивость и покачал головой.
– Что? – переспросил он.
Карманьоль повторил свой вопрос.
– Да, верно, – кивнул он. – Меня удивляет одна вещь, друг мой.
– Дьявольщина! Много чести для этой вещи! – заметил Карманьоль.
– Ну, скажем, беспокоит.
– Говорите! И я буду счастлив, если смогу помочь вам избавиться от этого беспокойства.
– Дело вот в чем. Господин Жакаль сказал, что я найду нашего подопечного ровно в полдень в церкви Успения у третьей колонны слева от входа.
– У третьей колонны, верно.
– И тот будет разговаривать с монахом.
– Со своим сыном, аббатом Домиником.
Жибасье взглянул на Карманьоля с тем же выражением, что смотрел на г-на Жакаля.
– Я считал себя сильным… Похоже, я заблуждался на свой счет.
– Зачем так себя принижать? – удивился Карманьоль.
Жибасье помолчал; было очевидно, что он делает над собой нечеловеческое усилие, дабы проникнуть своим рысьим взглядом в ослеплявшую его темноту.
– Либо это точное указание напрочь лживо…
– Почему?
– …либо, если оно верно, я теряюсь в догадках и преисполнен восхищения.
– К кому?
– К господину Жакалю.
Карманьоль снял шляпу, как делает владелец бродячего цирка, когда говорит о господине мэре и представителях законной власти.
– А какое указание вы имеете в виду? – спросил он.
– Да все эти подробности: колонна, монах… Пусть господин Жакаль знает прошлое, даже настоящее – это я допускаю…
Слушая Жибасье, Карманьоль одобрительно кивал.
– …но чтобы он знал и будущее – вот что выше моего понимания, Карманьоль.
Карманьоль захихикал, показывая белоснежные зубы.
– А как вы себе объясняете то обстоятельство, что он знает прошлое и настоящее? – спросил Карманьоль.
– В том, что господин Жакаль предсказал появление господина Сарранти в церкви, ничего удивительного нет: человек рискует жизнью, предпринимая попытку свергнуть правительство; вполне естественно, что в такие минуты он прибегает к помощи церкви и всех святых. В том, что господин Жакаль угадал выбор господина Сарранти – церковь Успения, – тоже ничего необычного: все знают, что она – средоточие бунтовщиков.
Карманьоль снова закивал.
– Господин Жакаль догадался, что господин Сарранти придет, скорее всего, в полдень, а не, скажем, в одиннадцать и не в полдвенадцатого – и это можно понять: заговорщик, часть ночи посвятивший своим темным делишкам и не обладающий богатырским здоровьем, не пойдет за здорово живешь к заутрене.
Ничего необычного я не вижу и в том, что господин Жакаль предсказал: он будет стоять прислонившись к колонне… Проведя четверо суток в пути, человек чувствует усталость: неудивительно, что он прислонится к колонне, чтобы отдохнуть. И то, что он будет стоять скорее слева, чем справа, тоже понятно: глава оппозиции и не может сделать иного выбора. Все это хитро, умно, но в этом нет ничего невероятного: это можно вывести методом дедукции. Но что меня по-настоящему удивляет, что приводит меня в замешательство, сбивает с толку и обескураживает…
Жибасье умолк, словно пытаясь разгадать эту непостижимую для него тайну.
– Чего же вы не можете постичь?
– Каким образом господин Жакаль догадался, что именно у третьей колонны будет стоять господин Сарранти в определенный час, да еще разговаривать с монахом.
– Как?! – удивился Карманьоль? – И такая малость приводит вас в недоумение и омрачает ваше чело, досточтимый сеньор?
– Это, и ничто иное, Карманьоль, – отвечал Жибасье.
– Да это так же просто объясняется, как и все остальное.
– Ну да?!
– И даже еще проще.
– Неужели?
– Слово чести!
– Сделайте одолжение: приподнимите завесу таинственности и откройте мне этот секрет!
– С величайшим удовольствием.
– Я слушаю.
– Вы знаете Барбетту?
– Я знаю, что есть такая улица; она берет свое начало от улицы Труа-Павийон, а заканчивается на бывшей улице Тампль.
– Не то!
– Еще я знаю заставу с таким же названием, входившую когда-то в кольцо, опоясывавшее Париж во времена ФилиппаАвгуста; застава эта обязана своим названием Этьену Барбетту, дорожному смотрителю, управляющему монетным двором и купеческому старшине.
– Опять не то!
– Я знаю особняк Барбетта, где Изабелла Баварская разрешилась дофином Карлом Седьмым. А герцог Орлеанский вышел из этого особняка дождливой ночью двадцать третьего ноября тысяча четыреста седьмого года и был убит…
– Хватит! – вскричал Карманьоль, задыхаясь, словно его заставили проглотить шпагу. – Хватит! Еще слово, Жибасье, и я пойду хлопотать для вас о кафедре истории.
– Вы правы! – согласился Жибасье. – Эрудиция меня погубит.
Так о какой Барбетте вы ведете речь? Об улице, заставе или особняке?
