узнать, как только освободился, чему обязан вашим визитом.
– Сударь! – отозвался Камилл. – Вас действительно зовут Конрад де Вальженез?
– Да, сударь.
– Вы, значит, приходитесь кузеном мадемуазель Сюзанне де Вальженез?
– Это так.
– Единственной целью моего визита было узнать от вас, единственного, насколько я слышал, законного наследника, о ваших намерениях в отношении мадемуазель Сюзанны.
– Я с удовольствием вам отвечу, сударь. Но прежде я хотел бы знать, на каком основании вы задаете мне этот вопрос. Вы ведете дела моей кузины, вы ее доверенное лицо или, может быть, советник? Что вас интересует? Ее права или мои чувства?
– И то, и другое.
– В таком случае, сударь, вы ее родственник и ведете ее дела?
– Ни то, ни другое. Я был близким другом Лоредана и считаю, что этого вполне достаточно, чтобы справиться о судьбе его сестры, ставшей отныне сиротой.
– Очень хорошо, сударь… Вы были другом господина де Вальженеза. Тогда почему вы обращаетесь ко мне, его смертельному врагу?
– Потому что я не знаю других родственников, кроме вас.
– Значит, вы взываете к моей милости?
– Да, к вашей милости, если угодно.
– В таком случае, сударь, почему вы говорите со мной в подобном тоне? Почему вы так возбуждены, взволнованны, нервны? Тот, кто исполняет лишь свой долг, как вы в данную минуту, не смущается, как вы сейчас. Хорошие дела совершаются спокойно. Что же с вами такое, сударь?
– Мы здесь встретились не затем, чтобы обсуждать мой темперамент.
– Несомненно; однако мы обсуждаем интересы лица, которое отсутствует. И делать это надлежит спокойно. Итак, в двух словах: о чем вы просите?
– Я вас спрашиваю, – резко бросил Камилл, – что вы намерены предпринять по отношению к мадемуазель де Вальженез?
– Имею честь вам заметить, сударь, что это наше с кузиной дело.
– Иными словами, вы отказываетесь отвечать на мой вопрос?
– Да, отказываюсь, хотя бы просто потому, что не хочу этого говорить.
– Поскольку я говорю от имени брата мадемуазель Сюзанны, я считаю ваш отказ бессердечным.
– Чего же вы хотите, сударь! Мое сердце сделано из того же вещества, что и ваше.
– Я, сударь, откровенно изложил бы свою мысль, и если бы меня спросил мой друг, я не оставил бы его в неизвестности относительно судьбы несчастной сироты.
– Почему же, сударь, вы оставили в неизвестности Коломбана относительно судьбы несчастной Кармелиты? – сурово молвил Сальватор.
Американец побледнел и вздрогнул: он попытался задеть собеседника и получил настоящую оплеуху.
– Неужели первый встречный имеет право бросать мне в лицо этот упрек! – в бешенстве вскричал он. – Ладно! Вы заплатите за всех, – продолжал он, угрожающе посмотрев на Сальватора. – Вы мне ответите!
Сальватор усмехнулся, как, должно быть, усмехается дуб, глядя на тростник.
– Да простит мне Бог за то, что я вам отвечу! – прошептал он с гадливым видом, намекая на вызов Камилла.
Тот, не владея собой, замахнулся было на гостя, как вдруг Сальватор с невозмутимым видом перехватил руку Камилла и сдавил ее с такой силой, что американец попятился и снова упал в кресло.
– Как видите, вы теряете самообладание, сударь, – заметил Сальватор.
В этот самый момент вошел лакей с письмом, которое только что спешно доставил комиссионер.
Камилл бросил было письмо на стол, но по настоянию лакея снова взял его в руки и, попросив позволения у Сальватора, прочел следующее:
«Конрад только что был у меня. Мы напрасно его оклеветали.
Это благородный и прекрасный человек. Он дает мне миллион, это снимает с Вас необходимость предпринимать по этому поводу какие бы то ни было действия. Поскорее соберите вещи, мы отправимся сначала в Гавр, выезжаем завтра в три часа.
Ваша Сюзанна».
– Передайте, что я согласен, – приказал Камилл лакею; он разорвал письмо и бросил клочки в камин. – Господин Конрад, – прибавил он, подняв голову и шагнув к Сальватору. – Прошу меня простить за резкие слова, они объясняются лишь дружескими чувствами, которые я питал к Лоредану. Мадемуазель де Вальженез сообщает мне о том, что вы обошлись с ней побратски. Мне остается лишь выразить вам сожаление за свое поведение.
– Прощайте, сударь, – строго проговорил Сальватор. – А чтобы мой визит не оказался бесполезным, я позволю себе дать вам совет: постарайтесь не разбивать женские сердца. Не у всех такой ангельский характер, как у Кармелиты.
Поклонившись Камиллу, Сальватор удалился, оставив американца в смущении.
XVII.
Господин Тартюф
Архиепископы смертны; никому не придет в голову оспаривать это мнение. Во всяком случае, мы лишь передаем мысль, глубоко взволновавшую монсеньора Колетти в тот день, когда он узнал от г-на Рапта новость об опасной болезни архиепископа Парижского, г-на де Келена.
Как только г-н Рапт ушел, его преосвященство Колетти приказал запрягать лошадей и во весь опор помчался к доктору архиепископа. Врач подтвердил слова г-на Рапта, и монсеньор Колетти вернулся домой с ощущением невыразимого счастья.
В то самое время он и сформулировал мысль о том, что все архиепископы смертны. Скажи об этом г-н де ла Палисс, это вызвало бы всеобщий смех, однако в устах монсеньора Колетти мысль эта приобретала совсем невеселый оттенок смертного приговора.
Во время беспорядков, сопровождавших выборы, его преосвященство Колетти ходил сам и посылал в архиепископский дворец справиться о здоровье прелата по меньшей мере трижды в неделю.
Жар у монсеньора де Келена все поднимался, а с ним набирали силу и надежды монсеньора Колетти.
Так было и в тот день, когда, желая наградить г-на Рапта за расправу с бунтовщиками на улицах Парижа, король объявил мужа Регины пэром Франции и генералом.
Монсеньор Колетти приказал отвезти себя к г-ну Рапту и, явившись под тем предлогом, что хотел его поздравить, поинтересовался, получил ли тот новости из Рима относительно его назначения.
Папа еще не дал ответа.
Прошло несколько дней, и однажды утром, прибыв в Тюильри, его преосвященство Колетти, к своему величайшему удивлению и огорчению, увидел карету архиепископа, въезжавшего во двор одновременно с ним.
Он торопливо опустил стекло и, высунувшись в окно, долго всматривался в экипаж архиепископа, желая убедиться, что все это ему не мерещится.
Его высокопреосвященство де Келен тоже узнал карету монсеньора Колетти, и ему пришла в голову та же мысль. Он также высунулся в окно и заметил епископа в ту минуту, как тот его узнал.
При виде монсеньора Колетти его высокопреосвященство ничуть не опечалился, зато при виде г-на де Келена монсеньор Колетти впал в глубокую печаль.
Так уж было угодно судьбе: визит архиепископа в Тюильри означал крушение всех честолюбивых иллюзий монсеньора.
С мыслью об архиепископстве приходилось расстаться или, во всяком случае, отложить ее до греческих календ.
