мелочами, а о главном-то и забыли.
– Скажи лучше, Сюльпис, что твоя редкая скромность помешала тебе побеспокоить его сиятельство новой просьбой.
– Да, признаться, это правда, – проговорил аббат.
– Он всегда такой, ваше сиятельство, из него слова клещами не вытянешь.
– Говорите! – предложил г-н Рапт. – Раз уж мы собрались, дорогой аббат, лучше обсудить все сразу.
– Если бы не вы, ваше сиятельство, – робко заметил аббат, словно пытаясь победить робость, – я бы ни за что не решился.
Итак, у нас есть школа, основанная мной и братьями в пригороде Сен-Жак. Дело идет трудно. Но мы хотим, невзирая на возрастающие трудности, купить довольно дорогой дом и занять его с первого этажа до четвертого. Однако один фармацевт живет на первом этаже, а также занимает часть полуэтажа16. У него там лаборатория, откуда поднимаются испарения, доносится шум, – все это вредно сказывается на здоровье детей. Мы хотели бы найти достойный способ заставить переехать этого беспокойного жильца. Ведь, как говорится, ваше сиятельство, дело не терпит отлагательств.
– Я в курсе этого дела, господин аббат, – перебил его граф Рапт, – я виделся с фармацевтом.
– Виделись?! – вскричал аббат. – Я же тебе говорил, Ксавье, что это он выходил, когда мы входили!
– А я говорил, что это не он: я был далек от мысли, что ему хватит наглости явиться к господину Рапту.
– Ну, как видите, хватило, – ответил будущий депутат.
– Вам достаточно было на него взглянуть, чтобы понять, с кем вы имеете дело, – заметил аббат.
– Я хороший физиономист, господа, и надеюсь, что отлично его разгадал.
– В таком случае вы не могли не обратить внимания на его развитые крылья носа.
– Да, нос у него и впрямь огромный.
– Это признак дурных страстей.
– Так учит Лаватер.
– По этому признаку сразу определишь опасного человека.
– Еще бы!
– Одного взгляда на него довольно, чтобы понять: этот человек исповедует опаснейшие политические взгляды.
– Да, он вольтерьянец.
– Вольтерьянец – все равно что безбожник.
– Он был жирондистом.
– А жирондист – то же, что цареубийца.
– Ясно одно: он не любит священников.
– Кто не любит священников – не любит Бога, а кто не любит Бога – не любит короля, потому что король получает власть по божественному праву.
– Значит, это точно плохой человек.
– Плохой? – переспросил аббат. – Да это революционер!
– Кровопийца! – поддержал художник. – И мечтает он об одном: разрушить общественный порядок.
– Я так и думал, – обронил г-н Рапт. – Он выглядит слишком невозмутимым – жестокий человек!.. Я очень вам благодарен, господа, что вы дали мне знать о таком человеке.
– Не за что, ваше сиятельство, – молвил Ксавье, – это наш долг.
– Долг каждого честного гражданина, – прибавил Сюльпис.
– Если бы вы могли, господа, представить письменные и неоспоримые доказательства вреда, причиненного этим человеком, можно было бы, вероятно, заставить его исчезнуть, отделаться от него тем или иным способом. Вы можете мне дать такие доказательства?
– Нет ничего проще, – ядовито улыбнулся аббат, – к счастью, все доказательства у нас в руках.
– Все! – подтвердил художник.
Аббат вынул из кармана, как сделал перед тем фармацевт, сложенный вчетверо листок и подал его г-ну Рапту со словами:
– Вот петиция, подписанная самыми известными врачами квартала, доказывающая, что этот отравитель торгует лекарствами, приготовленными не по правилам. Некоторые из его лекарств послужили причиной смерти.
– Дьявольщина! Это уже серьезно! – заметил г-н Рапт. – Дайте мне эту петицию, господа, и поверьте, что я сумею найти ей применение.
– Самое меньшее, что можно требовать против такого человека, ваше сиятельство, – камера если не в Рошфоре и Бресте, то хотя бы в Бисетре.
– Ах, господин аббат! Вы подаете пример христианского милосердия! – воскликнул граф Рапт. – Вы хотите раскаяния, а не смерти грешника.
– Ваше сиятельство! – с поклоном отвечал аббат. – Уже давно я, опираясь на сведения, добытые с огромным трудом, составил вашу биографию. Я ждал лишь такой встречи, как сегодня, чтобы опубликовать ее. Я объявлю ее в следующем номере «Горностая». И прибавлю еще одну черту: любовь к человечеству.
– Ваше сиятельство! – прибавил Ксавье. – Я никогда не забуду этот визит, и когда буду писать Праведника, прошу у вас позволения вспомнить ваше благородное лицо.
Во время этого диалога полковник маневрировал, как опытный стратег, и постепенно оттеснил братьев к двери.
Аббат решился наконец взяться за ручку: не то понял маневр, не то ему больше нечего было просить.
В эту минуту дверь распахнулась, но не по милости аббата, а под внешним давлением, и старая маркиза де Латурнель (ее, надеюсь, не забыли наши читатели, ведь она была связана с графом Раптом не одними родственными узами) устремилась, запыхавшись, в кабинет.
– Слава Богу! – пробормотал г-н Рапт, полагая, что наконец-то вырвался из когтей двух братьев.
XXXV.
Глава, в которой открыто говорится, кто причинял беспокойство г-же де Латурнель
На помощь! Умираю! – слабо вскрикнула маркиза и, закатив глаза, упала на руки аббату Букмону. – Ах ты Господи! ГЪспожа маркиза! – обронил тот. – Что произошло?
– Как?! Вы знакомы с госпожой маркизой? – изумился граф Рапт, бросившись было на помощь г-же де Латурнель, но замер, видя, что она в руках друга.
Ничто на свете не могло испугать его больше, чем то, что он увидел: маркиза де Латурнель – приятельница такого язвительного человека, как аббат.
Он знал, какой легкомысленной бывала маркиза; случалось, ночью он внезапно просыпался и его бросало в жар при мысли, что его тайны находились в руках женщины, любившей его от всего сердца, но, подобно медведю Лафонтена, способной рано или поздно уничтожить графа, бросив ему в лицо просто так одну из его тайн.
Кроме того, он хорошо знал маркизу: если маркиза была другом двух братьев, она станет поддерживать не его, а церковных крыс.
Его еще больше ошеломило, когда в ответ на вырвавшиеся у него слова: «Как?! Вы знакомы с госпожой маркизой?» – аббат Букмон сказал, пародируя графа, цитировавшего г-на де СенГерема:
– Я был бы недостоин жить, если бы не знал одну из самых благочестивых дам Парижа!
Граф увидел, что необходимо примириться с этим знакомством, и подошел к маркизе, симулировавшей по привычке в шестьдесят лет один из обмороков, так шедших ей в двадцатилетнем возрасте.
– Что с вами, мадам? – спросил он в свою очередь. – Умоляю, не оставляйте нас в неизвестности.
– Да я просто умираю! – не открывая глаз, отозвалась маркиза.
Такой ответ ничего не значил.
