— Да, господин Гарин, да. Я полагаю, мне не следует спрашивать вас, известно ли вам о тех покушениях, которые произошли в эти последние дни.
Он говорит очень медленно, тщательно подбирая слова и подняв указательный палец.
— Я слишком восхищаюсь вашими способностями, чтобы предположить, что вам о них не известно, учитывая, что ваши обязанности требуют поддерживать постоянную связь с господином Николаевым… Господин Гарин, этих покушений стало слишком много.
Гарин отвечает жестом, который означает: «А я здесь при чём?»
— Мы понимаем друг друга, господин Гарин, мы понимаем друг друга…
— Господин Чень Дай, вы знакомы с генералом Таном, не так ли?
— Господин генерал Тан — верный и честный человек.
И, медленно кладя правую руку на стол, как бы желая подчеркнуть свои слова, произносит:
— Я надеюсь добиться от Центрального комитета принятия необходимых мер для борьбы с покушениями. Полагаю, что следовало бы предать суду людей, известных всем в качестве главарей террористических групп. Господин Гарин, я желаю знать, как вы и ваши друзья отнесётесь к тем предложениям, которые я собираюсь представить.
Он убирает руку со стола и вновь втягивает её в рукав.
— Я должен вам сказать, господин Чень Дай, — отвечает Гарин, — что с некоторого времени инструкции, которые вы даёте своим друзьям, вступают в явное и весьма досадное противоречие со всеми нашими устремлениями.
— Вас ввели в заблуждение, господин Гарин; вероятно, нашлись какие-то злокозненные советчики, а возможно, информация поступила из ненадёжных источников? Я не давал никаких инструкций.
— Ну указания, скажем так.
— Не было и указаний… Я излагал свои мысли, свою точку зрения, вот и всё…
Его улыбка становится всё шире и шире.
— Полагаю, вы не находите это неуместным?
— Я очень уважаю ваше мнение, господин Чень Дай, но мне хотелось бы — нам хотелось бы, — чтобы комиссариат получал и другую информацию…
— …а не только от своих полицейских агентов? Я тоже этого хочу, господин Гарин. Он мог бы, например, прислать ко мне одного из своих членов, человека хорошо информированного. Несомненно, он мог это сделать. (Он слегка наклоняется вперёд.) Доказательством тому служит, что мы с вами вместе.
— Несколько месяцев назад наш комиссариат не считал необходимым посылать меня к вам, чтобы узнать ваше мнение; вы сами его излагали…
— Следовательно, вопрос в том, кто из нас изменился: я или вы… Я уже старый человек, господин Гарин, и вы, вероятно, должны признать, что всей своей жизнью…
— Никто не помышляет поставить под сомнение ваши душевные качества, к которым мы все питаем глубочайшее уважение; мы хорошо знаем, чем вам обязан Китай. Но…
Чень Дай, наклонившись вперёд, улыбается. Услышав «но», он с тревогой выпрямляется, глядя на Гарина.
— …но вы не станете оспаривать, как мне кажется, значения нашей деятельности. Однако же, вы стремитесь её ослабить.
Чень Дай молчит, в надежде, что Гарин, смущённый этим молчанием, продолжит говорить. Пауза. Наконец он решается.
— Я допускаю — было бы желательно несколько прояснить нашу ситуацию… Некоторые члены комиссариата, и в частности вы, господин Гарии, обладают выдающимися качествами. Но вы стремитесь усилить тот образ мысли, который мы не можем полностью одобрить. Почему вы придаёте такое значение военному училищу в Вампоа?
Он разводит руки в стороны, как католический священник, оплакивающий грехи своих прихожан.
— Никто не заподозрит меня в том, что я чрезмерно придерживаюсь старых китайских обычаев; я много сделал, чтобы их уничтожить. Но я полагаю, я твёрдо верю, скажу даже — я убеждён, что деятельность нашей партии будет достойна наших ожиданий лишь в том случае, если она будет опираться на справедливость. Вы желаете перейти в наступление? — И голосом ещё более слабым: — Нет… Пусть вся ответственность ляжет на империалистов. Гибель ещё нескольких несчастных бедняков больше сделает для нашего дела, чем все кадеты Вампоа.
— Дёшево же вы цените их жизнь.
Чень Дай откидывает голову назад, чтобы взглянуть на Гарина, и становится похож на старого китайского учителя, возмущённого вопросом ученика. Мне кажется, что он разгневан, но внешне это незаметно. Он по-прежнему держит руки в рукавах. Вспомнил ли он о расстреле в Шамяни? Наконец он начинает говорить, как бы подводя итоги своим раздумьям:
— О, не дешевле, чем послать их под пулемёты гонконгских волонтёров, не так ли?
— Но вопрос об этом не стоит! Вы знаете, как и я, что войны не будет, Англия не в состоянии её вести! С каждым днём китайцы всё больше убеждаются — и партия способствует этому, — что речь идёт об идиотском европейском блефе, о ничтожности силы, опирающейся на брошенные штыки и заклёпанные пушки.
— Я далеко не так в этом убеждён, как, вероятно, убеждены вы. Вы не так уж боитесь войны… Она дала бы возможность продемонстрировать всем вашу действительно изумительную ловкость, дала бы возможность господину Бородину продемонстрировать свои организаторские способности, а генералу Галлену — свои полководческие таланты.
(С каким скрытым презрением произносится это слово — «полководческие».)
— Разве освобождение всего Китая — это не великая и благородная цель?
— Вы очень красноречивы, господин Гарин… Но мы по-разному смотрим на вещи. Вы любите эксперименты. И вы используете их для осуществления — как бы это выразиться? — всего, в чём вы нуждаетесь. В данном случае речь идёт о населении этого города. Могу ли я сделать вам признание? Я предпочёл бы, чтобы его не использовали для этого дела. Я люблю читать трагические истории и умею восхищаться ими; но я не хотел бы видеть нечто подобное в собственной семье. Если бы я осмелился выразить мою мысль в форме излишне резкой, не совсем подобающей, и использовал бы выражение, которое вы иногда употребляете по совершенно иному поводу, то я сказал бы, что не хочу видеть, как моих соотечественников превращают… в подопытных морских свинок…
— Если какой народ и послужил материалом для эксперимента в назидание всему миру, то это, как мне кажется, не Китай, а Россия.
— Возможно, возможно… Но, вероятно, самой России это
Он кланяется.
— Но, господин Гарин, это, по моему мнению, не является достаточным оправданием для того, чтобы к ней стремиться. Я хочу — я очень хочу, — чтобы везде в Китае китайцев судили в китайском суде, чтобы их защищали китайские полицейские, чтобы они стали — на самом деле, а не в принципе — законными хозяевами на своей собственной земле. Но мы не имеем права — по решению правительства — самим нападать на Англию с оружием в руках. Мы не воюем с ней. Китай — это Китай, а остальной мир — это остальной мир…
Смущённый Гарин не сразу находит, что ответить…
Чень Дай продолжает:
— Я слишком хорошо знаю, каковы цели этого нападения… Я слишком хорошо знаю, что это приведёт к усилению фанатизма, который вы сюда завезли…
Гарин смотрит на него.
— Фанатизма, доблесть которого я не оспариваю, но который я, к моему величайшему сожалению, не могу принять, господин Гарин. Только истина может служить основанием…
Он разводит руками, как бы извиняясь.
— Неужели вы думаете, господин Чень Дай, что Англия так же заботится о справедливости, как и вы?
— Нет… Именно поэтому мы в конце концов одолеем её… без насильственных мер, без боя. Не пройдёт
