взрывчатки и тысячи зарядов. Одновременно правые, криминальные партнеры Моссад, вломились в несколько складов на окрестностях Антверпена. Фашисты захватили привезенные на двух полностью набитых грузовиках горы легкого стрелкового оружия и несколько тонн боеприпасов.
Только с дополнительным заданием у меня возникли трудности. В моей гостинице в Ларнаке я познакомился с палестинским коммерсантом из Аммана, «установил контакт», как это называется на нашем жаргоне. Он был одним из немногих туристов в отеле. Такие недозволенные контакты были абсолютным табу, но было известно, что все оперативные «полевые» офицеры постоянно это табу нарушали. Люди рискуют: если это сработает, то станешь героем, если нет – будешь об этом молчать.
Выяснилось, что коммерсант прибыл прямо из Ливии и поддерживал контакты с ООП. От него я узнал, что в Триполи нас перехитрили. Он сказал мне примерно так: «Израильтяне завтра нажрутся дерьма!». Я знал, что в штабе Моссад учитывалась возможность того, что нас перехитрят, но никто не думал, что палестинцы на это способны.
Я попытался выйти на контакт с тем, кого я знал в нашей системе, чтобы предотвратить то, что казалось уже неизбежным. Я боролся с бесчисленными препонами, воздвигаемыми перед командно- контрольным центром Моссад во время каждой операции. Ирония состояла в том, что промежуточные препятствия-»буфера», задуманные для усиления безопасности, сейчас блокировали предупреждение. Командный центр находился на авиабазе Маханех Давид. Меня не покидало чувство, что кто-то был сильно заинтересован в провале операции.
Я получил звонок «бойца» и передал его сообщение, так как я был только реле-станцией, ретранслятором, я должен был передавать его чисто в таком виде, в каком оно пришло, и не мог ничего ни убавить, ни прибавить, хотя я был почти уверен в том, что сообщение ошибочно. Я никогда так и не узнал, было ли сообщение передано на корабль ВМС или нет. Возможно, что было, но этот факт был настолько тщательно скрыт до завершения операции, чтобы в случае неудачи ее можно было списать на козла отпущения, в роли которого должен был выступить именно я. И, конечно же, самолет был перехвачен и принужден к посадке, и важных птиц на его борту не было.
Я покинул Кипр на яхте, которая должна была доставить меня на борт катера «Дабур». Но кто-то хотел, чтобы я еще не прибыл в Израиль в это время. «Дабур» получил приказ, проторчать в море еще несколько дней. Командование ВМС приказало капитану катера сымитировать поломку двигателя. Я знал, что кое-кто таким образом выигрывает время, чтобы сделать из меня козла отпущения за эту проваленную операцию.
Мне не было понятно, как можно это сделать, если, конечно, агент-»боец» не будет перевирать историю. В таком случае я буду тем, кто неправильно понял сообщение агента. Я не сомневался в том, что все записи, свидетельствующие о моих попытках предупредить командный центр, были стерты и уничтожены, и это предположение оказалось верным. Когда мы, наконец, прибыли в порт Ашдод, приветствовать меня прибыл Орен Рифф, тогдашний начальник штаба бюро Моссад. Мне пришлось на себя ответственность за неудачу. Я должен был знать, что это делается ради блага бюро[6]. У меня не было другого выбора, и я согласился.
Глава 2
Февраль 1986 года. Израиль
В середине февраля «Кипрское фиаско», как его назвали, уже отошло в прошлое. Я же оставался под постоянным наблюдением. Жизнь стала для меня очень тяжелой, пока надо мной нависала эта тень.
Я все еще был работником на испытательном сроке, который в Моссад длится 4 года, кроме того, я был под специальным надзором. Почти все мои коллеги не хотели сотрудничать со мной из-за этого особого наблюдения. – Не всегда можно быть совершенным, – говорил мне Арик, один из моих коллег. – Когда-то ты совершаешь ошибку, и тогда все наваливаются на тебя. Почему бы тебе просто не сдаться и не оставить службу? Я знал, что он прав, но у меня не было желания капитулировать. Для меня служба в Моссад была наивысшим, чего может достичь человек. У нас шутили, что Мессия, если его пришествие состоится, точно будет человеком Моссад.
Я работал вполсилы, контролировал в два раза тщательнее любой свой шаг, чтобы удостовериться, что все происходит абсолютно безукоризненно. Я не хотел доставлять удовольствие своим руководителям поймать меня на чем-либо.
Я знал, что они из-за моих политических убеждений были бы рады от меня избавиться. Я был центристом, но по меркам Моссад я был левым, возможно даже слишком левым.
Постоянное напряжение стоило мне дорого. Моя семейная жизнь никак не улучшалась. Под подобным давлением, в первую очередь, всегда страдает семья. По правилам Моссад все агенты должны вступить в брак до их отъезда на службу за границей, но только у немногих семейная жизнь была счастливой, даже в случае вторых браков. Я начал поздно приходить домой, потому что старался проводить свое немногое свободное время в кабачке с друзьями. Это была постоянная болтовня. Если кто-то вставал и уходил первым, ему перемывали косточки и едко над ним насмехались. Потому самым лучшим было сидеть «до упора».
Я знал, что виновен в том, что пренебрегаю своей женой Беллой и детьми. Но я тешил себя тем, что это была, на мой взгляд, только временная ситуация, и что я все исправлю, как только меня по-настоящему включат в систему как полноправного сотрудника.
Работа в Моссад всегда была своего рода извинением за постоянно поздний приход домой. Вместо того чтобы обратиться к жене, которая была моим лучшим другом, я удалялся от нее. И она не хотела видеть никого из бюро: она их всех видела насквозь. Так как я ничего не мог изменить в сложившихся обстоятельствах, то я успокаивал себя мыслью, что Белла просто ошибается. В конце концов, я ведь принадлежал к Моссад, к элите, к немногим избранным. Но дома я больше не был человеком Моссад, и это было в порядке вещей.
Среда, 12 февраля 1986 года
Мы проводили маленькую операцию в единственной стране мира, где Моссад не имел права работать – в самом Израиле. Хотя не существует правил, регламентирующих деятельность Моссад, это является неписаным законом, соблюдение которого болезненно строго контролирует «Шабак».[7] В случае неудачи операция должна была показаться простыми учениями.
Эта особая операция должна была пойти на пользу двум фирмам, занимающимися оптической электроникой: «Эль Оп» и «Реховор Инструментс». Эти фирмы работали над созданием специального аппарата, который мог бы посылать и передавать цифровые фотографии (DPI), и соответственного оборудования для т.н. «Мазлатс», беспилотного летательного аппарата с дистанционным управлением. Это был совместный проект Израильской авиастроительной компании IAI (Israeli Aeronautical Industries), филиала Корпорации военной промышленности Израиля Israeli Military Industries (IMI), и американской фирмы AAI из Балтимора, штат Мэриленд, которая находилась в собственности United Industrial Corporation. Создание DPI оказалось очень дорогим и технически проблематичным. IAI, которая обладала огромным финансовым и военно-техническим потенциалом, входила в список фирм, которых поддерживал Моссад. Моссад задумал специальный план, чтобы вытянуть из болота эту застрявшую телегу.
IMI было сказано, что она должна заключить соглашение о разработке с американской корпорацией Recon Optical Industries. «Рикон», ведущая американская фирма в сфере создания той технологии, которая была нужна нашим фирмам, также участвовала в тайном американском проекте, который должен был значительно улучшить возможности тактической и стратегической разведки американских вооруженных сил.
На основе совершенно другого и не связанного с вышеупомянутым проекта, который, к тому же, финансировался американцами в рамках их военной помощи Израилю, военно-воздушные силы Израиля заключили соглашение с «Рикон». План Моссад состоял в том, чтобы израильские офицеры ВВС сотрудничали с американцами. Их задачей был бы технический надзор и контроль качества. Но на самом
