не мог чувствовать себя в безопасности в таком путешествии.
Почти невозможно, что египтяне, имеющие очень эффективную, хотя и немного невежественную спецслужбу, не знали бы хотя бы об одном из моих занятий.
Самолет взлетел вовремя. Что бы меня ни ожидало, возврата больше не было. На протяжении всего полета я не сомкнул глаз из-за чувства вины – я не рассказал Белле, куда я еду. И это я сделал скорее из эгоизма, чем из сочувствия, потому что в таком случае появился бы еще один, кроме Эфраима, человек, который знал бы, где я.
Уже был день, когда мы неслись над сияющим голубым Средиземным морем. Пилот объявил о приближении к каирскому международному аэропорту. Голубое море под нами сменилось впечатляющей желтой массой египетской земли. Чем ближе мы приближались, тем более было душно. Когда мы приземлились, не нужно было даже выходить, чтобы узнать, как тут жарко.
Пятница, 18 июля 1986 года. Каир
Лампочка без абажура, висящая под покрытым плесенью потолком, на короткое время замигала. Я услышал какой-то очень слабый крик во внутренностях здания, которое я считал пустым. Далекие крики сразу бросили меня в холодный пот. Я лег на спину.
Затем снова пришел старик с кружкой свежего лимонада и с едой на подносе. Я ждал этой возможности. Мне нужно было что-то сделать, чтобы обратить на себя его внимание. Когда старик пошел в душевую, я выбросил поднос с едой через дверь. Он едва не задел охранника. В первую секунду я подумал, что он схватится за оружие, чтобы застрелить меня на месте. Вместо этого он ошеломленно уставился на меня, что-то прокричал старику, который быстро покинул комнату. Я снова лег на кровать. Вентилятор внезапно остановился. Но было слишком жарко, чтобы думать об этом.
Я подумал о моем гнусном положении. Я уже четыре дня был в этой камере. Возможность, что она станет моим домом на всю оставшуюся мне жизнь, была ужасна. Чтобы отогнать эту мысль, я представлял себе, что буду делать, как только выйду отсюда.
Я думаю, это произошло как-то сразу после полудня, когда открылась дверь, и вошел большой человек в сером костюме с короткими рукавами. Я как раз принял душ и был одет лишь наполовину. Я принимал душ каждые два часа и был всегда одет только так, что в любое время мог кто-то зайти. Мне помогал мой тренинг. Я не испытывал никаких чувств к тому, что окружало меня. Я перестал бесплодно ломать себе голову и обращал внимание только на то, как выжить.
– Господин Островский? – сказал большой мужчина с приветливой улыбкой. Его лысая голова была так же загорелой, как его лицо. Я повернулся, будто я искал кого-то за моей спиной. – Значит, Вы действительно имеете в виду меня?
Его улыбка стала еще шире. – Я должен попросить у Вас прощения, что не поприветствовал Вас намного раньше.
Я безмолвно уставился на него, все еще в состоянии полусна, к которому я привык. Этот человек мог уйти в любую минуту и никогда больше не вернуться, предоставив мне мучиться в одиночку. Я решил сделать все, чтобы выбраться из этой ужасной дыры. В тишине я забеспокоился, не галлюцинация ли это и что я, похоже, скоро сойду с ума.
– Как только Вы оденетесь, я познакомлю Вас с парой человек, которые Вас уже ждут.
Я кивнул и через десять минут последовал за ним в большой конференц-зал этажом ниже. В конце длинного стола лежала стопка журналов «Бамаханех»[38]. Помещение вполне могло бы принадлежать современному офису, в нем было свежо и чисто, и оно совсем не вписывалось в запущенное здание. В одном углу стояла кофеварка, и в воздухе чувствовался аромат кофе, сваренного по американскому образцу. Большой мужчина предложил мне чашку кофе и показал на поднос с сахаром и молоком. Справа была большая стеклянная стена. Кто-то открыл дверь за зеркалом, из- за чего оно на секунду стало прозрачным. Я увидел, что за ним сидит несколько человек, а в углу стоит камера на треноге. – Для чего эти журналы? – спросил я. Мужчина ответил, что они для меня, и я могу их забрать с собой в камеру, когда мы на сегодня закончим. Это мне совсем не понравилось. Я не хотел назад в вонючую дыру, я хотел убраться из этого проклятого места, но я должен был сохранять спокойствие.
Затем все пошло очень быстро. Египтяне положили предо мной стопку фотографий и попросили определить на снимках людей Моссад. Они не играли, как другие спецслужбы. На каждой фотографии имя было написано по-английски и по-арабски. Где-то с пять фотографий я не смог идентифицировать. И эти люди, как они сказали, должны были служить в Европе, так что я вполне мог их не знать. У них также была схема организации отделов Моссад и чертеж здания на Бульваре Царя Саула. Я должен был показать им, где я сидел во время моей работы в датском отделе.
Мне стало ясно, что они уже разговаривали с людьми, которые там работали, и что они очень хорошо информированы об организации. Мой хозяин сразу расслабился, когда я сказал, что не могу назвать ему ни одного египтянина, который работает на Моссад. И он был очень счастлив, получив информацию о поставках оружия для «Братьев-мусульман».
Он хотел также узнать все, что я знал о Роберте Максвелле, английском газетном магнате. В качестве причины он сказал мне, что уверен, что Моссад имеет постоянный интерес к покупке средств массовой информации и Моссад хочет таким путем, как влиять на общественное мнение, так и использовать журналистику в качестве прикрытия для проникновения агентов.
Мне показалось, что он в равной степени хотел показать мне, что он все знает, и узнать то, что он не знает. Для офицера разведки это не самый умный образ действий. Он определил Максвелла как агента Моссад и напомнил мне о других случаях, когда Моссад якобы стоял за спиной покупки газет в Великобритании. В качестве примеров он назвал «Eastern African», которая была куплена на деньги Моссад израильским коммерсантом Арноном Мильшеном (который, кстати, участвовал и в финансировании фильмов о Рембо). Целью была помощь южноафриканской пропагандистской машине, пытавшейся придать режиму апартеида более благопристойный характер в глазах общественности. Внезапно мне стала ясна нездоровая, вредная природа того, чем занимался Максвелл. В своем страстном желании сотрудничать с Израилем Максвелл, хотя он сам не был агентом (что мне однозначно объяснили англичане в своем посольстве в Вашингтоне), был все же «сайаном» в широком смысле этого слова. Моссад финансировал многие свои операции в Европе за счет денег, украденных из пенсионных касс газет. Моссад сразу накладывал свою лапу на эти деньги, как только Максвелл скупал газеты (на деньги, взятые взаймы у Моссад, и на основе экспертиз, проведенных Моссад). Самое неприятное, кроме краж, состояло в том, что каждый в империи новостей Максвелла автоматически попадал в любой точке Ближнего Востока под подозрение в том, что он работает на Израиль и, таким образом, одной ногой стоял в могиле.
Я рассказал моему хозяину, как уже раньше рассказывал англичанам, что Моссад в самом начале активно помогал Максвеллу при покупке газет путем предоставления займов, подстрекательства рабочих конфликтов и беспорядков и искусственно создаваемых проблем, из-за чего газеты можно было купить по самой малой цене. Потом тактика изменилась. Сначала Моссад выискивал газету в качестве цели, а потом всеми возможными способами приводил ее к обеднению и банкротству. Это начиналось с провоцирования недовольства среди служащих и продолжалось в виде отказа от кредитов и требований возврата объявлений, которые выдвигали люди и банки, симпатизирующие Израилю. Когда объект ослабевал, на сцене появлялся Максвелл, наносящий изданию смертельный удар.
В этот вечер хозяин взял меня с собой в Каир. Когда мы оба сели в его машину, я знал, что он чувствует себя со мной в безопасности. Первые минуты пути я должен был надеть повязку на глаза и так же при возвращении. Город не произвел на меня впечатления, и даже пирамиды меня не тронули. Я был слишком разочарован и напряжен, чтобы что-то воспринимать. Но я наслаждался широтой просторов и чувством некоторой свободы. В полночь я снова был в моей камере, получив от хозяина гарантию, что завтра утром он снова придет, и что в воскресенье я рейсом № 985 «Египетских Авиалиний» полечу назад в Нью- Йорк.
В одном нижнем белье я лежал на кровати и смотрел в потолок. У меня было чувство, что этот человек мне не соврал, и что я действительно улечу, но так как все до этого складывалось не совсем так, как я себе представлял, то ничего гарантировать было нельзя.
Я дал сам себе обещание, что я, если выберусь отсюда, больше никогда, пока буду жив, не покину
