Все уставились на Пугачева. Проницательный Филарет, взглянув Пугачеву в глаза, с лукавым недоверием спросил:
— Откуда ж у тебя, чадо, деньги столь великие?
— Это — мое дело, — помедля, ответил Пугачев загадочно. Филарет ухмыльнулся в черные усы. Пугачев деловито продолжал:
— Ладно, господа казаки… Я, как-нито, смахаю на Яик лично, рыбы мне надобно трохи-трохи купить да икры. Там разведаю, чем дышите. И вы уж не оставьте меня, буде нуждица придет насчет… рыбы-то.
В церковке зазвонили к повечерию. Игумен Филарет с казаками пошли молиться. Пугачев улегся спать.
За трое суток, проведенных в скиту, Пугачев отъелся, подобрел лицом, впалые щеки его закраснелись. Снова ходила в нем силища. Он целыми днями сидел в бездействии на печке, с интересом слушал, что говорит ему старец Филарет. Но у того целая охапка всяких дел, придет, потолкует и надолго скроется. Впрочем, Пугачев рад побыть и в одиночестве. Все сильней, все настойчивей его обольщала мысль пробраться на Яик, уговорить казаков идти всем войском в Туретчину, — только пускай выберут его, Пугачева, атаманом.
А что же, и выберут. Чем он не вышел? А уже ему ли не суметь войску угодить — он человек бывалый, всяческих генералов несчетное число перевидал. Эх, и зажил бы Емельян Иваныч Пугачев. Семью перевез бы к себе, в каменных палатах обитали бы…
Мерещилась его живому воображению и другая ослепляющая возможность, но он, с решимостью и ничуть не сожалея, гнал ее прочь как колдовское наваждение.
Игумен Филарет проводил его до Мечетной слободы.
Глава 9.
Заграничный купец. «Как во городе было во Казани».
В Сызранской степи, на берегу речки Таловой, от Яицкого городка в шестидесяти, от Иргиза в семидесяти верстах, находился так называемый Таловый умет, или постоялый двор.
Покосившаяся, в шесть окон, изба, большой сарай, две амбарушки, баня да кой-как крытый пригон для лошадей. На высоком шесте, прибитом к воротам, укреплено старое колесо и болтается на бечевке клок сена — самодельная вывеска: заезжайте, мол, обогреться и коней покормить.
Лохматый, сидящий на привязи барбос выставил из катуха седую от мороза башку и сипло залаял в степь.
И сразу со всех сторон набежала с дурашливым лаем целая свора шавок.
Низкорослый хозяин Талового умета Оболяев с пегой бороденкой и добрыми обморщиненными глазами цыкнул на собак и закричал пришлой беглянке-бабе, рубившей колуном дрова:
— Старуха, слышь, едуть, еремина курица! Затопляй скорей печку.
Подводы, одна с мешками муки, другая с двумя седоками, остановились у ворот. Пугачев, не торопясь, выпростался из саней. Он — в овчинном новом тулупе, в валенках, в заячьей белой шапке-сибирке, в огромных собачьих рукавицах. Старик, хозяин лошадей — Филиппов, выпряг их, повел в хлев отстояться.
— Будь здоров! — поприветствовал Пугачев Оболяева и прошел с ним в избу. — Сколько до Яицкого городка считаете?
— Шестьдесят верстов, еремина курица… А твоя милость — какой человек, откудов и куда путь держишь?
— Я заграничный, купец, на Яик за рыбой еду… А тебя как звать?
Живал ли ты в Яицком городке?
— Я пахотный солдат Оболяев Степан, а прозвищем — Еремина Курица. Я сам-то из мужиков Симбирского уезда, а сызмальства в Яицком городке в работниках трепался у богатых казаков, у самого атамана, еремина курица, царство ему небесное, Петра Тамбовцева работал. Мне все казачество, еремина курица, знакомо. Да и ныне вот то один, то другой наезжают ко мне, в умет, потужить да покалякать… Мне вся их подноготная ведома.
— Погано живут?
— У-у-у, не приведи господь… — затряс головой Еремина Курица и шумно отсморкнулся на земляной пол. В тоске живут.
Пугачев выпил одним духом ковш квасу, крякнул, спросил, вытирая усы:
— А не поедут ли люди на Кубань со мною, к некрасовцам? Как полагаешь!
— Да чего полагать! Знамо, еремина курица, поедут… Ежели, твоя милость, желаешь, близехонько тут два казака живут, в землянке, два брата Закладновы, они гулебщики , лисиц приехали имать.
— Не можно ли спосылать за ними? Мол, у проезжающего нуждица до них есть.
Вскоре после трапезы в избу вошли два рослых казака, братья Закладновы.
— Кто нас требует? — спросил Григорий Закладнов.
— Я, — ответил Пугачев. Покосившись на бабу у печки, он сказал:
— Выйдемте-ка, потолковать треба.
Оба брата Закладновы, Еремина Курица и Пугачев подошли к сараю.
Пугачев тихо заговорил:
— Вот, господа казаки, скажите-ка, не утаивая, что у вас там, какие разорения, какие обиды от старшин?
Братья Закладновы, переглядываясь друг с другом и с Ереминой Курицей, пересказали Пугачеву, что творится сей день в войске Яицком.
— Многих под караул берут, многих сыскивают, — говорил Григорий Закладнов, всматриваясь в хмурое лицо Пугачева. — Слых идет, в Оренбурге двенадцать наших к четвертованию приговорены, сорок семь — к повешению, да трое — к отсечению голов…
— Не слых идет, а доподлинная правда, — перебил брата молодой парень Ефрем Закладнов. — Самолично я объявление читал. Следственная комиссия этак постановила от семнадцатого сентября сего года. В Питер увезли постановленье-то на подпись всемилостивой государыне.
— А-я-яй, а-я-яй, — причмокивая, качал головой Пугачев. — Надо, господа казаки, как-нито выкручиваться из беды, а нет — всех вас переимают. Я бы вас мог на Кубань свести, к некрасовцам, на реку Лобу. А там отдались бы в подданство турецкому султану. Нам бы только границу проскочить, там у меня товару на двести тысяч рублев, на первое время я все войско коштовать бы стал. Да и турецкий паша нас встретит, ведь он мне знаком, он хоть пять миллионов нам выдаст, только знай живи…
— А кто таков ты сам-то? — с недоверчивостью в голосе спросил Пугачева оробевший Григорий Закладнов.
— А сам я — заграничный купец Емельян Федоров, раскольник. Меня за раскол царские чиновники шпыняют, едва в тюрьму не угодил. Мне такожде треба куда-то укрыться. Только вы, господа казаки, о нашей беседе — молчок, чтобы шито-крыто!
Братья Закладновы повеселели. Григорий даже перекрестился.
— Дай-то, господи! Мы пошли бы все с тобой… Кремка! Тащи-ка господину купцу лисичку в подарочек…
— Благодарствую, не надо, — сказал Пугачев. — Стало быть, я в Яицком городке лично буду. А вот казак Денис Пьянов либо Толкачев дома? Старец Филарет балакал мне о них.
Вечером 22 ноября 1772 года Пугачев со своим спутником, крестьянином Филипповым, въехав на двух подводах в Яицкий городок, направились сквозь сизые с морозцем сумерки прямо во двор раскольника Дениса Пьянова, отставного казака.
— Принимаешь ли, старичок, гостей? От всечестного игумена Филарета поклон тебе привез, — перекрестясь на иконы двуперстием, сказал хозяину Пугачев.
— Мы добрым гостям завсегда радехоньки. А кои по благословенью отца Филарета жалуют, рады наособицу, — приветливо ответил седобородый, румяный крепыш-хозяин.
За ужином пили вино, вели беседу все о том же самом. Хозяин толковал, что народ в городке живет в отчаяньи и великом унынии, казаки ждут расправы.
