— Эй, собачка, залезай к нам! — услыхал он звонкий голос и остановился.
Строящийся дом, леса. Пахнет смолой. Огромная печь для варки асфальта. Какой-то одноглазый черномордик, скаля на Фильку белые зубы, выглядывал из железной печки.
— Залезай. Тепло. Народов много в нашей отели для приезжающих.
Филька привстал на цыпочки, заглянул
— Филька, никак? — спросил черномордик.
— Я самый. А ты?
— Раньше Пипкой звали, теперича — Клоп-Циклоп.
Так скубент прозвал меня. Скубент ли, комсомол ли, — пес его ведает. Опись снимал с нас.
Филька не сразу узнал Пипку: уж очень он был черен от сажи, только блестели зубы, когда он улыбался, и белел большой глаз, как новый серебряный полтинник. Пипка до разгрома тоже ютился под баржей; он такой же одноглазый, как и Карась, но брюхастый, толстозадый, маленький и круглый — словно арбуз на ножках. А глаз выклюнул ему ручной журавль, когда Пипка еще не был Пипкой, когда он жил в деревне, сосал мамкину грудь и его звали Петькой. Впрочем, мальчонка об этом почти ничего твердо не помнит.
Увидев двух оборвышей, бегущих к печке, одноглазый скомандовал Фильке:
— Кричи «Место ждет хозяина!» Залазь!
— Место ждет хозяина! — вскричал Филька и повалился на единственное свободное место на дне печки.
— А вы, шалавые, — с носом! — захохотал Клоп-Циклоп в лицо двум опоздавшим и лег возле Фильки.
Оборванцы барахтались на дне печки, как раки в решете. Фильку многие узнали; он тоже узнал многих — бывшие баржевики. Одноглазый Клоп-Циклоп о чем-то спрашивал его, но он, дорвавшись до людишек и тепла, сразу задремал.
— Эй, шпана! Курево есть у кого?
— Нету.
— Ну-к, я пойду стрелять. — И Клоп-Циклоп, сказав: «Место ждет хозяина», — выскочил из котла и подлетел к проходившей парочке влюбленных:
— Дядя, дай покурить!
— Нету, отстань!
— Ишь жадный. Эвот портсигар-то серебряный… жалко тебе, што ли? Ну дай. У вас какая красивенькая барышня Барышня, дайте покурить!..
— Пшол, пшол!..
Клоп-Циклоп арбузиком подкатывается к ногам военного.
— Товарищ, дайте покурить! В Красной Армии сложить желательно. Буржуев вместе будем бить, лордов. Да не принимают; мал, говорят, а главное — смерть охота покурить. Одолжите!
Он прячет папироску под шапку и юлой подкручивается к барышне с портфелем:
— Дозвольте, мамзель, папиросочку!
— Папиросочку? Такой карапуз, а куришь… Ай, стыд! Ай, стыд!
— А почто сами-то курите? Барышням не полагается курить… Ну, дайте!
— Иди, иди!.. Еще у тебя молоко на губах не высохло.
— А у тебя што, — огрызается одноглазый, — молока нет, што ли? Высохло все? Фря!
Он затягивается папироской и направляется спать в котел.
Ночь быстро прошла» настало утро.
— Эй, черти! — разбудил детвору голос. — Живо из аду, марш!
Ребята подняли головы: в печь сверху заглядывала рыжая борода.
— Дяденька рыжеватый, дозволь еще всхрапнуть…
— Вылазь, вылазь! Сейчас асфальт швырять в котел будут. Вылазь, чертенята!
Оборванцы выбрались. Лица их в саже, как у трубочистов. Филька прожег на боку халат.
Стучали топоры. Каменщики таскали на горбушах по дощатым стремянкам кирпичи. Водовоз лил в творило воду. С окраин города доносились призывные гудки фабрик и заводов. На соборной колокольне гулко бухал грузный колокол. По разбитой булыжной мостовой оглушительно гремели телеги ломовиков. Стая молочниц, позвякивая металлическими флягами и тараторя сразу в двадцать ртов, спешила к рынку.
17. «БУДУЩЕГО НЕТ»
Филька пошел домой. За ним увязался и Клоп-Циклоп.
Они шли лугом. Лужи были подернуты звонко-хрупким льдом, кустики травы запушнели легким инеем; вся луговина казалась сероватой. Побежала черная хромая собачонка, принюхиваясь к заячьим следам; пропорхнула деловитая стайка воробьев. Позднее осеннее солнце путалось в туманных хмурых тучах. Дубовая молодая роща все еще стояла во всей красе.
А за рощей сразу же река и мельница — убежище бездомников.
Ребята шагали по тропинке дубняком. Из заросли вышел молодой человек:
— Вы, мальчики, куда?
— К себе, — ответили ребята. — Мы на мельнице живем.
— Ну, и я с вами. Вас много?
— Нет, немного… Душ двадцать есть, — сказал Филька Поводырь. — А ты кто?
— Я комсомолец.
— А что такое косомолы? — спросил Клон-Циклоп. — Косо молятся, что ли, которые?
— Нет. Комсомольцы — значит коммунистическая молодежь. Мы богу не молимся: мы уверены, что бога нет.
— А кто вам сказал про это? — задал вопрос Филька, недружелюбно посматривая на идущего рядом с ним молодого человека.
— Об этом сказали умные люди.
— А умным кто сказал?
— Самые ученые.
— А самым ученым кто сказал, что бога нет?
— Самым ученым? — переспросил молодой человек; он стал шарить по карманам, вынул коробку папирос и закурил, соображая, что ответить Фильке.
Филька в душе улыбался замешательству своего спутника, но тот делал вид, что медлит ответом исключительно из-за папироски, а вот закурит и задаст вопросик сам.
— А ты бога видел когда-нибудь? — спросил он Фильку, выпуская дым из ноздрей и рта,
— Кого это, бога? Нет, не видал, — ответил Филька.
— А раз не видал, значит, его и нет. Филька засопел и спросил:
— А ты нашего Инженера Вошкина видал?
— Нет, — сказал молодой человек.
— Нет, значит, выходит, Инженера Вошкина нету на свете, а промежду прочим он бороду себе рисует на морде. Вот увидишь.
Комсомолец засмеялся. Фильку поддержал одноглазый. Он сказал:
— Ежели 6м не было бога, тогда и панихиды не служили бы, а над нашим Спирькой поп пел, кадилом махал. И церквей бы не было, и колоколен, и греха бы никакого не было: кого хочешь — убивай, чего хочешь — воруй, никого не бойся, раз бога нет.
Комсомолец опять засмеялся; в глазах его показался задорный блеск:
— Вот темные! Вот темные вы, ребята… Ничего вы не знаете, ото всего отстали. Вам все надо начинать с азов. Вот идите в детский дом: там вас всему научат.
— А вот наш детский дом, а вот главный гитатор, — улыбнулся Филька, указав на мельницу и лаская подбежавшего Шарика.
У входа в подвал возле небольшого костерка лежал на ящике Инженер Вошкин; он мечтательно смотрел в небо, где лениво тянулись облака. Не изменяя позы, он покосился на подошедших, сплюнул через губу и
