сказала.
— А у вас блины не из казенной муки?
— Что вы, что вы!
Выстроили всех ребят в круг в рекреационном зале.
Заведующий, мешковатый сухощавый человек в очках, встал в центре круга, понюхал горбатым носом воздух, крикнул:
— Какая из вас каналья зашел вчера вечером в комнату уважаемой Марии Николаевны и сожрал ее собственные блины?! Признавайся, пока не поздно! Иначе, иначе…
— А что — иначе? — спросил Инженер Вошкин и выступил вперед. Он со вчерашнего дня пополнел и вырос. — Блины не сожрал, а скушал я… Ну, что ты мне сделаешь?
Заведующий, Нил Нилыч Угрюмов, из штатских надзирателей бывшего епархиального училища, разинул рот. Вихры на его голове встопорщились. Он взмахнул длинными рукавами старенького сюртука, затопал, забрызгал слюною, завопил:
— Да ты мне!.. Да я тебя!.. А-а-а-а…
— Иди на фиг, — спокойно сказал Инженер Вошкин, заложил руки на спину и стал на свое место.
— Милый малютка, — пришла на помощь нервному заведующему Марколавна, — твой поступок — нехороший поступок. Ты это должен признать… Ты умный мальчик. — И, вспомнив о блинах, о женихе, о прошедшей молодости, воспитательница горестно приложила платок к глазам.
— Вот именно! Вот именно… Паршивец! — тыкал заведующий перстом в мальчонку.
— А что ж такое, раз я уважаю блины, — заносчиво отставив ногу, философствовал Инженер Вошкин. — Может быть, Марколавна тоже уважает блины, да не так, как я. А почему ж это ей можно, а мне нельзя, раз все равны?
— Правильно! — закричали осмелевшие ребята. — Давай блинов! Мы все желаем блинов!
— Ша! — оборвал заведующий начинавшийся ребячий бунт. — Не ваше дело… молчать! А твой поступок будет предметом обсуждения на педагогическом совете… Можете расходиться по классам. Вошкин на неделю без прогулки, на воскресенье без сладкого… И, вероятно, педагогический совет вышибет его вон.
— На фиг… — сказал Инженер Вошкин. — Наплевать. Вопрос исперчен, — повернулся и пошел к себе.
В тот же день педагогический совет, в составе заведующего и пяти воспитателей, после трехчасового бурного заседания, вынес постановление, по которому воспитанник Вошкин из этого детдома изгоняется и переводится в исправительный детдом. Но, принимая во внимание чистосердечное раскаяние и выдающиеся его способности к учению, он оставляется на старом месте и поступает на внимательнейшее попечение педагогического персонала.
Ребятишки в этот день занимались плохо, дерзили воспитателям, шушукались, сбивались в кружки.
Инженер Вошкин чувствовал себя скверно: после вчерашних блинов он наелся снегу. Болела голова. Скучал живот, тошнило. Он захварывал.
Вечером, после ужина, от которого он отказался, его пригласили на совет. Глаза мальчонки лихорадочно горели, во рту пересохло, спину сводил озноб.
— Стой на месте! Руки по швам, — селезнем проквакал заведующий домом.
Инженер Вошкин повиновался.
— Слушай внимательно. Педагогический совет постановил выгнать тебя вон и перевести в исправительный детдом. Но, принимая во внимание…
— Выгоняй! Гони под баржу!! — внезапно вспыхнув, затопал, закричал мальчонка. — Не хочу быть с вашими красивыми!.. Гони под баржу!! — Он сорвал с себя куртку, сорвал рубаху, бросил. — Получай свои шкурки!.. Довольно! — Через пять секунд он сидел на полу совершенно голый, разувался, — На, старая крыса, сапоги, на!!
Пораженный заведующий спешно протирал очки, щурился на взбесившегося мальчика, визжал:
— Дурак! Ведь тебя оставляют здесь. Свиненыш… Слушай постановление… — Он взял бумажку и, подняв прокуренный палец, загнусил: — «Но, принимая во внимание…»
Тут голый Инженер Вошкин, загорелый и брюхатенький, вскочил с полу, метко швырнул в педагога сапогом:
— Гад!..
Схватил другой сапог, швырнул в пространство, схватил тяжелый графин и в исступлении замахнулся. Заведующий нырнул под стол. Марколавна, поймав парнишку сзади, целовала его в голову, в грудь, в спину и рыдающим голосом твердила:
— Голубчик, миленький, успокойся. Инженер Вошкин царапал ей лицо, кусал руки, извивался, как налим на остроге:
— В Крым!.. Под баржу!.. Прочь, гады!!
Очнувшийся заведующий, перекосив желтое лицо, прыгнул к мальчонке и, шипя, как сто гусей, стал щипать его, рвать уши. Но Емельян Кузьмич, опрокидывая стулья, зверем насел на заведующего сзади.
— Не потерплю самоуправства! Не потерплю! Это не педагогично, — бешено тряс престарелый юноша бородой и кулаками.
Инженер Вошкин сидел на полу; он закрыл лицо руками и тихо плакал. Возле него, припав на корточки, истерически повизгивая, рыдала Марколавна.
Инженер Вошкин слег. Ночью температура резко поднялась. Бредил.
На следующий день прибыла особая комиссия. Заведующий был немедленно уволен, Мария Николаевна получила замечание. Детям предложено избрать поклассно старост и образовать свой комитет. Явился новый, только что окончивший курс педагогического института, заведующий домом, Иван Петрович Петров. Порядок водворен. Дети подтянулись.
Но Инженер Вошкин умирал. Доктор небрежно, бегло осмотрел его, разузнал причину болезни; велел класть на голову больного пузырь со льдом; уходя, холодно сказал:
— Нервная горячка. Не вынесет. Одним меньше.
Больной четверо суток метался в жару без памяти. На него со всех сторон ползли змеи, жабы, плескалось море; по морю, как корабль, кит плыл, на ките — Майский Цветок сидит: в одной руке у нее арбуз, в другой — письмо от Дизинтёра.
— Амелька! Филька! Дизинтёр! — вскакивает он и, не открывая сонных глаз, со всех сил колотит в стену кулаками.
Марколавна с Емельяном Кузьмичом просиживали возле него дни и ночи. Емельян Кузьмич с горя, что мальчонка умирает, попивать стал.
Как-то Инженер Вошкин открыл провалившиеся глаза, спросил учителя:
— Ты — Амелька?
— Да, Амелька, — хмельным голосом ответил тот. — Хотя, вернее, я Емельян Кузьмич. Ну, как? Легче, что ли? Эх ты, беспризорничек бывший… А я теперешний… Плохо мне, братишка, плохо, Кругом бегом… Дело мое — бамбук.
— Ничего, уедем, Рыба-кит… — шепчет болящий, и глаза его смежаются.
А Марколавна, когда сидела возле него одна, не могла оторвать от его лица взгляда, жарко шептала ему, сонному:
— Милый, хороший мой… Сынишка мой… Володечка.
Воспоминания юности наседают на нее и при мерцании луны представляются ей выпукло и ясно. Ушедшие сроки приблизились вплотную: она смотрела в прошлое, как в настоящий день. Вот жениха ее забирают на японскую войну; она бросает родительский богатый дом, едет с милым, становится его женой. Он убит. Она, едва добравшись до сибирского села, родит сына, остается в селе учительствовать. И вот на десятом году жизни ее сын Владимир умирает.
Марколавна всхлипывает. Инженер Вошкин открывает безумные глаза, хрипит: «Пить», — и вновь теряет сознание.
На шестые сутки, перед утром, когда прощальная луна одевала голубым сияньем морозные узоры на окне, болящий сбросил с головы ледяной мешок, приподнялся на кровати, сказал Емельяну Кузьмичу:
