За венец выпить не успели, так как в номер вошёл Алексей Николаевич Куропаткин.
– Шёл на ваш львиный рык, как на маяк.
– Алёша! – радостно заорал Скобелев. – Алёшка, друг ты мой туркестанский, откуда? Дай обниму тебя.
– Вы знаете, Михаил Дмитриевич, мою слабость: я никогда не обнимаюсь при посторонних. А поскольку обняться нам необходимо, то прошу, господа, незамедлительно покинуть номер. Живо, господа, живо, я не привык повторять команду!
Гости ретировались мгновенно, но друзья с объятьями не спешили. Скобелев вдруг обиделся, а Куропаткин разозлился.
– Ну и зря. Брюнеточка страстью полыхала, а ты… В каком виде меня показал перед нею?
– В хмельном, – отрезал Куропаткин, садясь напротив. – Чего изволите делать дальше, ваше превосходительство? Хвастаться победами, ругать тыловых крыс или страдать от непонимания? Я весь ваш репертуар наизусть знаю, так что давайте без антрактов.
Скобелев усмехнулся, налил бокал, неторопливо выпил, привычно расправив бороду, сказал трезво и горько:
– Нет, Алексей Николаевич, ничего ты не знаешь. Война здесь другая, не наша какая-то война. Здесь за чины воюют, за ордена, за царское «спасибо», а потому и продают. Меня, думаешь? Да плевать я на себя хотел: эка невидаль для России – ещё один талант под пулю подвести. Солдат продают, Алёша, силу и гордость нашу. И меня продавать заставляют. Как вспомню песню, с которой куряне в бой шли, так… Женихами шли! Верили мне, как… как своему верили, понимаешь? И осталась та вера на Зелёных горах…
– Так вернитесь за нею, – тихо сказал Куропаткин. – Не знаю, какой вы полководец, но вы – вождь. Прирождённый вождь, в вас какая-то чертовщина необыкновенная, за вас умирают радостно. Лет этак двести назад вы бы ватаги по Волге водили и княжон персидских в полон бы брали не хуже Стеньки Разина.
– А может и лучше, – не без самодовольства заметил генерал. – Ватаги бы водил, а войска больше не поведу. Не хочу я, чтоб моим именем солдат на бессмысленную гибель обрекали, а посему кончим этот разговор. Хочешь со мной выпить – милости просим, а нет, так ступай задницу криденерам лизать.
– Или – или? Отчего же такие крайности?
– А оттого, что я – гордый внук славян, как назвал меня Александр Сергеевич. И каждый русский должен всегда помнить, что он – гордый внук славян, а не половецкий холоп и не ганзейский купчишка. И доколе мы будем помнить это, дотоле и останемся русскими. Особливым народом, которому во хмелю и море по колено, а в трезвости – так и вовсе по щиколотку.
– Весьма жаль, что наши славянофилы не слышат этой патетической речи.
– Плевать я хотел на славянофилов. Я уважаю всех людей, особенно если они – мои враги. А глупое славянофильство не уважает никого, кроме себя. Нет уж, Алексей Николаевич, ты меня с этими господами не смешивай, я Россию со всеми её болячками люблю, без румян и помады.
– А что же на поле брани её бросили? – Куропаткин подождал ответа, но Скобелев угрюмо молчал. – Не логично.
– Потерял я право людьми командовать. Уверенность ту ослепительную, что непобедим ты, что каждое слово твоё понимают, что с песней на смерть пойдут, коли прикажешь. С песней, – генерал ещё раз тяжело вздохнул. – Вот ты сказал, что я – вождь, и тут же Стеньку Разина вспомнил. Верно вспомнил, потому что никакой я не вождь, я – атаман. «Делай, как я» – вот и все, что я требую. А сейчас и этого требовать не могу, потому что не верю.
– В победу?
– В необходимость гибели солдат русских не верю! – крикнул Скобелев. – Понасажали старичья в эполетах на нашу голову, а я не желаю кровью солдат своих их тупость оплачивать. Не желаю, не буду и… и в отставку подам. Лучше турнепс разводить.
Он залпом выпил вино, расправил бакенбарды, пересел на диван и взял гитару. Подстроив, негромко запел по-итальянски, но Куропаткин видел, что занят он не песней, а думами, и что думы эти тяжелы и тревожны.
– А я-то, дурень, к вам стремился. Мечтал, что пригожусь, что повоюем вместе, как в Туркестане воевали.
– Так в чем же дело? – спросил Скобелев. – Возьми газеты, читай вслух, где дерутся. И рванём мы с тобой, Алёша, куда хошь – хошь в Африку, хошь в Америку. Наберём тысячу молодцов и покажем миру, что такое русская удаль.
Не распахнись дверь, может, и вправду уехал бы Михаил Дмитриевич Скобелев в чужие земли. Воевал бы за чью-то свободу или стал бы конкистадором, покорял бы народы государям и президентам или сложил бы где шальную голову свою. И не зубрили бы тогда гимназисты его биографию, не ставили бы ему памятников, не называли бы его именем улицы, бульвары и площади. Но дверь распахнулась, и вошёл светлейший князь Имеретинский.
– Здравствуйте, господа. Не помешал, Михаил Дмитриевич?
Из-за плеча Александра Константиновича выглядывала всегда хмуро озабоченная, но сегодня прямо- таки источавшая благостное удовлетворение скуластая физиономия капитана Млынова.
3
Столь растерянного Скобелева Куропаткину никогда ещё видеть не приходилось, хотя он несколько растерялся и сам: уж слишком неожиданным было появление подобного гостя в скандальной бухарестской гостинице. Михаил Дмитриевич как разинул рот, так с открытым ртом и остался, в то время как Алексей Николаевич нашёл силы осторожно и беззвучно переместиться в самый дальний угол. Князь Имеретинский вежливо улыбнулся и, не обратив внимания ни на хозяина, ни на бухарский халат, ни на бутылки, ни на гитару, сразу же коротко поведал, что образована Ловче-Плевненская группа, в состав которой включён и отряд генерала Скобелева.
– Мой отряд? – глухо спросил Михаил Дмитриевич, все ещё пребывая в растерянности. – Помилуйте, какой, собственно, отряд? Остатки курян да потрёпанные сотни Тутолмина?
– Не совсем так, генерал. Ваш отряд – шестьдесят четвёртый пехотный Казанский полк, батальон Шуйского полка, три батареи четвёртой артиллерийской бригады, сапёрный взвод и прошедшая полный полевой ремонт Кавказская бригада полковника Тутолмина.
Скобелев беспомощно глянул на скромно стоявшего у стены Куропаткина, на невозмутимого адъютанта и медленно провёл руками по лицу, окончательно растрепав бороду.
– Простите, ваша светлость, что принимаю вас в таком виде…
– Вы – в законном отпуске, – спокойно сказал Александр Константинович. – С семи утра считаю вас вступившим в должность командира отряда.
– Все же позвольте возразить, – мямлил Скобелев, все ещё пребывая в растерянности. – Я самовольно покинул войска и… И не нуждаюсь ни в чьей защите. Даже в вашей, ваша светлость. Я болен, в конце концов.
– Вам, должно быть, известно, что Сулейман отбросил Летучий отряд Гурко к перевалам? – терпеливо выслушав Скобелева, сказал Имеретинский. – Что же будет, если турки вырвутся из-за Балкан? Что делать, если Сулейман соединится с Османом? Отступить за Дунай во избежание полного разгрома?
Скобелев молчал. Млынов вынырнул из-за спины светлейшего князя, расстелил на столе приготовленную карту и тут же вновь отступил к дверям.
– Необходимо брать Ловчу, – вдруг негромко сказал Куропаткин. – Немедленно брать Ловчу, чтобы не дать соединиться Сулейману с Османом-пашой.
Князь впервые посмотрел на молодого офицера. Капитан коротко поклонился.
– Разрешите представиться, ваша светлость. Генерального штаба капитан Куропаткин.
– Очень рад. Следовательно, Михаил Дмитриевич, у вас уже имеется начальник штаба? В таком случае я беру Паренсова себе.
– Берите, берите, – Скобелев уже впился глазами в карту. – Алексей Николаевич прав: Ловча –
