Их тотчас же окликнули: проводники коротко ответили на оклик и спешились. Капитан спрыгнул с седла вслед за ними, но не отпустил свою лошадь, а повёл её в поводу к темневшей хижине. Здесь второй сопровождающий принял у него повод, а первый отпахнул перед ним полу тяжёлого ковра, которым был занавешен вход в мазанку, и почтительно посторонился, приглашая проследовать внутрь.
Пригнувшись, Млынов прошёл в тесное помещение с земляным полом. В центре его горел неяркий костёр, в отсветах которого капитан сразу увидел рослую фигуру в поношенном халате, за перевязью которого торчала персидская сабля в дорогих ножнах. Лица хозяина видно не было, но капитан сразу понял, что это – сам Тыкма-сердар, и вежливо поклонился.
– Ас селям алейкюм, – сказал сердар.
Капитан промолчал.
– Почему не приветствуешь меня, как то положено во всех племенах? – по-русски и почти без акцента спросил сидевший у костра. – Нехорошо так поступать, потому что ты знаешь и наш язык, и наши обычаи, а я – старше тебя.
– Прости меня, хозяин, но откуда мне, мирному купцу Громову, знать ваши обычаи?
– Стоит ли прибегать к хитрости, когда нет посторонних? – вздохнул сердар. – Ты – толмач генерала Скобелева, и два… нет, даже три раза переводил нашу беседу с генералом, которого мы назвали между собой Гез-каглы.
– Кровавые глаза? – искренне удивился капитан. – Они у него скорее серые. Как сталь.
– Вот ты и проговорился, Млынов, – усмехнулся Тыкма-сердар. – Глаза – окошки души, которую вкладывает в человека Аллах. Она смотрит на мир по-разному. С дружелюбной голубизной – на друзей, с кровавым гневом – на врагов. Садись на кошму, Млынов. Нам предстоит важный разговор за дастарханом, так постараемся же смотреть друг на друга тёплыми глазами.
Капитан сел, привычно скрестив ноги. Он правильно вычислил это свидание, но не сумел найти правильного подхода, и сердар перехватил нить разговора. Следовало как-то изменить как тон, так и тему беседы, потому что упоминание о прозвище Скобелева «Гез-каглы», то есть «Кровавые глаза», не могло быть случайным. Он размышлял об этом, пока готовили дастархан, вежливо отвечая хозяину на традиционные вопросы о дороге, делах и здоровье.
Наконец угощение было подано, и люди ушли. Тыкма-сердар сам наполнил его пиалу пенным напитком.
– Прости, что не предлагаю тебе зеленого чая, но – такие времена. За здоровье моего драгоценного гостя.
Вежливо улыбнувшись, капитан сделал глоток. Нет, это был не кумыс, а чал – слегка опьяняющий напиток из сброженного верблюжьего молока. Отсюда следовало, что в распоряжении Тыкма-сердара были только боевые кони, а не молочные кобылицы, что сразу же оценил Млынов. «И зеленого чая у тебя нет для путника из пустыни, и халат твой потрёпан, – размышлял он. – Значит, несладко тебе живётся у текинцев, сердар…»
– Позволь вручить тебе, отважнейший из туркменских сердаров, мой скромный дар, – теперь Млынов нащупал направление, которое должна была принять их беседа. – Подарок приторочен к седлу моего коня. Вели внести его.
Странно, но сердар искренне, почти по-детски оживился. Конечно, все любят подарки, а Восток – в особенности, но радость при этом полагается скрывать, а скрыть её Тыкма не смог. «Давно ему ничего не дарили, и он просто глубоко обижен, – подумал капитан. – Текинцы держат его в тени, на подсобных ролях. Отсюда и чал вместо кумыса, и это свидание…»
Слуга доставил упакованную штуку луи-вельветина. Млынов неторопливо, искоса наблюдая за хозяином, распаковал продолговатый тючок, помедлил, резко развернул, и ярко-малиновый цвет отразился на лице сердара. Если бы не гость, он бы, вероятно, всплеснул бы от радости руками…
– Твой подарок подобен дружескому костру в холодную ночь, – тихо сказал туркменский военачальник, погладив нежный бархат загрубевшей в бесконечных кочевьях рукой. – А дружеский костёр – свет откровения, и я отброшу неискренность, Млынов. Текинцы перестали прислушиваться к моим советам с той поры, как из Персии вернулся Коджар-Топас-хан с семью тысячами воинов и двумя тысячами персидских рабов. В основном это строители, которых он захватил при своём бегстве в Туркестан. Его из уважения, как знатного вождя, бывалого человека и опытного воина пригласили на военный совет, когда стало известно, что генерал Ломакин собирается в поход, чтобы наказать нас за восстание. И хан убедил восставших текинцев не встречать, как обычно, русских в степи, а отремонтировать старую крепость, чтобы встретить русские войска в обороне за её стенами. Напрасно я говорил, что степь да верный конь всегда дают возможность джигитам отойти, оставив женщин и детей, потому что русские не продают их в рабство. Отойти, а потом жалить русских в спины, засыпать колодцы и громить по частям. Меня уже не слушали, а после того, как персы отстроили Геок-Тепе и Ломакин вздумал штурмовать её с ходу и был разгромлен, Коджар-Топас-хан обвинил меня в измене. Текинцы в это не поверили, потому что мои воины сражались отважно, и это все видели. Но они перестали меня слушать. Они больше не делятся со мною добычей и не пускают меня в набеги. Посмотри, я донашиваю ватный халат и дотаптываю грубые юфтовые сапоги. Если бы со мной были только мои воины, я бы давно увёл их. Но со мною пошёл простой народ, женщины и дети, несколько сот кибиток. Знаешь, что они едят, Млынов? Раз в день – жидкую кашу из джугары[58] или свёклу с кунжутным маслом да дикие травы. Они начали продавать девочек, чтобы спасти от голодной смерти свои семьи, и я вынужден был закрыть на это глаза.
– А разве ты не можешь откочевать на север, сердар? – осторожно спросил Млынов: увести десять тысяч опытных воинов из-под Геок-Тепе было бы весьма и весьма кстати. – Мы откроем тебе все свои дороги, которые сразу же закроем для текинцев.
– Текинцам не нужны дороги, – вздохнул Тыкма-сердар. – Текинцы обойдут пустыней ваши заставы и вырежут весь мой народ. Я обещал тебе тысячу верблюдов, и я исполню своё обещание, если ты заплатишь за них мукой.
– Я расплачусь мукой, – тотчас же сказал капитан, подумав, правда, что такая сделка может не понравиться Скобелеву, поскольку муку придётся взять с армейских складов.
– Когда прибудет Гез-каглы? – вдруг спросил сердар, и Млынову показалось, что он читает его мысли.
– Турки называли Скобелева Ак-пашой…
– Здесь он должен стать кровавым! – выкрикнул Тыкма-сердар. – Текинцы вырезают всех русских, не щадя женщин и детей, обрекают на голодную смерть и рабство простых туркмен. Так когда же приедет наш спаситель?
– Генерал прибудет зимой.
– Зимой, – вздохнул сердар. – Текинцы успеют неплохо укрепить Денгиль-Тепе. У них много персидских строителей-рабов.
– Что такое Денгиль-Тепе?
– Форт, на который опирается вся оборона Геок-Тепе. Скажи генералу, что снарядами стен ему не разрушить. Нужно взрывать минными подкопами.
– Много ли в крепости воинов?
– Всадников – тысяч двадцать пять, а может, и все тридцать, не считая моих джигитов. Если мне не удастся увести своих женщин и детей, я буду вынужден помогать текинцам. Вынужден, ты должен меня понять, Млынов.
– Я понял тебя, сердар.
– И объяснить генералу Скобелеву.
Последнее Тыкма-сердар произнёс, выделив каждое слово, и капитан понял, что их свидание состоялось только ради этой фразы. Тысяча верблюдов и впрямь оказалась всего-навсего бакшишем, о котором тут же вспомнил сердар.
– Верблюдов тебе отгонят сегодня, но не на рынок. Знаешь три сухих колодца?
– Я найду их.
– Не позабудь заодно найти обещанную муку.
– Я исполню своё обещание, сердар. Если у тебя нет возражений, я доложу о нашей встрече Скобелеву, как только он сюда прибудет. И все ему объясню.
