– Может, Узатис мстил ей за тот позор, а? Почему саблей зарубил, почему не пристрелил просто? Матушка же тогда меня упросила дело против него из следствия отозвать. Ответственность за него чувствовала, сын подруги юных лет, юных мечтаний… – Скобелев помолчал, грустно усмехнулся. – Она женить меня мечтала, внуков понянчить.
Михаил Дмитриевич горестно покачал головой и тяжело вздохнул. Поскольку молчание затягивалось, стало нависать и требовать хоть какой-то разрядки, денщик осторожно кашлянул в кулак и тихо сказал:
– Мечта покойной Ольги Николаевны теперь вроде как воля её, Михаил Дмитриевич. Последняя воля.
– Поздно мне семью заводить.
– Так вам ведь и сорока-то ещё нет, – Круковский позволил себе ободряюще улыбнуться. – Всего-то на три года старше меня.
– А что? – Скобелев вдруг расправил ссутуленную спину, картинно подкрутил ус. – Вот ужо утихомирю текинцев, наведу здесь порядок, железную дорогу хотя бы до Ашхабада дотащу, а там и… А? Как считаешь?
– То так, Михаил Дмитриевич.
– Тогда давай по рюмке за это дело…
– Нет, – твёрдо сказал Круковский и встал. – До погребения матушки вашей грех это, ваше высокопревосходительство. Грех.
И, поклонившись, вышел.
4
Все эти три оговорённых дня Скобелева со службой не тревожили. Правда, ежедневно под благовидным предлогом заглядывал доктор Гейфельдер. Выпивал пару стаканов чаю, рассказывал о новостях и уходил, не расспрашивая Михаила Дмитриевича о самочувствии, за что генерал был ему весьма благодарен. Но в третий день, когда истекал объявленный генералом отпуск, приказал Гродекову утром к нему явиться.
Николай Иванович явился и не слишком рано, и не слишком поздно. Доложил, что войска заканчивают траншейный пояс вокруг Геок-Тепе, что текинцы смеются на стенах, выкрикивая, что русские закапываются со страху; сказал, что дорога строится, и господа инженеры обещают к началу будущего года пустить поезда до Вами.
– Поступило пока только три гелиографических установки, – сообщил он в конце.
– Мало, – сказал Скобелев. – Мне надо минимум пять: три – для связи с атакующими колоннами, одна – при штабе, и одна – в тылу. Будем ждать, время терпит. Без железной дороги до Бами текинцы будут беспрестанно атаковать наши караваны, а людей терять без толку – грешно, Николай Иванович. Государь дал мне два года для замирения края. Я здесь займусь дорогой, а вы прикажите, чтобы рыли вторую траншейную параллель.
– Слушаюсь, Михаил Дмитриевич.
– Ещё вопросы?
– Слухи, – улыбнулся Гродеков. – Местные милицейские отряды, приглядывающие за северной границей, донесли, что со стороны Мангышлака движется вооружённый отряд.
– Откуда же он мог взяться? – удивился Скобелев.
– Думаю, напутали что-то. Послал сотню казаков с толковым офицером.
– Сообщите мне, как только появится ясность.
На следующий день Михаил Дмитриевич приступил к исполнению обязанностей, не выезжая к Геок- Тепе. Там солдаты по-прежнему зарывались в сухую землю под весёлый гогот наблюдавших за ними текинцев, шла обычная дозорная служба, а здесь, в тылу, продолжалось строительство железной дороги, без которой Скобелев и думать не желал о штурме. Текинские воины славились внезапными кавалерийскими наскоками, что могло не только оторвать казачьи отряды от дозорной службы, отдав стратегическое пространство противнику, но и поставить само снабжение под серьёзную угрозу срыва. Дорога прокладывалась успешно, по версте в день при трехсменной работе, и Скобелев верил путейским инженерам, что они успеют дотащить ветку до Бами к концу года. Текинцы группами и в одиночку ежедневно наблюдали за ходом строительства с соседних возвышенностей, но не мешали, отходя без боя, как только казаки направлялись в их сторону.
– Удивляются, – говорили строители.
– Удивить – значит победить, – неизменно отвечал Скобелев.
Известий о таинственном отряде, идущем через солончаковые степи от Мангышлака, пока не поступало, но Михаил Дмитриевич полагал, что местные милицейские дозоры обнаружили очередное кочевье, перегонявшие стада на более кормные земли, и не беспокоился по этому поводу. Никаких сколько-нибудь значительных русских войск там попросту не было, исключая немногочисленный гарнизон, оставленный для порядка со времён его перехода через эти места на Хиву под командованием тогда ещё полковника Ломакина.
Однако через три дня, под вечер, когда Михаил Дмитриевич по привычке занимался записью завтрашних неотложных дел, вошёл улыбающийся Круковский:
– К вам гость пожаловал, Михаил Дмитриевич.
– Кто?
– Желанный.
– Проси.
Скобелев был в домашнем халате, но переодеваться не стал, поскольку ни более высокое начальство, ни тем паче дама посетить в этих местах его не могли. Лишь прикрыл записную книжку. Вошёл осунувшийся, усталый, с дочерна обгоревшим лицом полковник Куропаткин.
– Кажется, вы нас не ждали, Михаил Дмитриевич?
– Алёша! – Скобелев вскочил, бросился к Алексею Николаевичу, обнял его. – Друг ты мой дорогой! Какими судьбами?
– Собственным непослушанием и вовремя испрошенным отпуском – в ваше распоряжение.
– Так это твой отряд, по слухам, из Мангышлака идёт?
– Уже пришёл. Отставших нет, погибших тоже. Правда, трое в лазарете с тепловыми ударами.
– Но как, как? Войско-то где взял?
– В основном в форту Александровском. Они там обленились от безделья, вот я их и подобрал. А с Кавказа добровольцев-офицеров кликнул. И что вы думаете? От желающих отбоя не было.
– Голоден? Вижу, вижу. Анджей, ужин и… И водки, если позволишь. Ради такого случая грех не выпить.
– Командует почище Млынова? – улыбнулся Куропаткин.
– Матушка у меня померла, Алёша, – вздохнул Скобелев. – Хотел помянуть, а Анджей говорит: нельзя, мол, пока земле не предана.
– Слышал о кончине Ольги Николаевны, слышал. Примите мои…
– Все чохом и приму, – Михаил Дмитриевич ещё раз вздохнул. – И батюшка Богу душу отдал, и Макгахан, и князь Насекин с тоски пулю в голову себе пустил. Редеет круг друзей, Алёша, редеет. Млынова еле-еле из текинского плена спасти удалось. Ухо ему там отрезали, пытали. Пришлось на Кавказ лечиться отправить.
Круковский быстро накрыл на стол и удалился, пожелав приятного аппетита. После первой же рюмки Куропаткин столь яростно навалился на еду, что Михаил Дмитриевич улыбнулся:
– Тяжёлый был переход?
– Трудный. Я верблюдов сознательно не взял: медлительны уж очень. Рассчитал путь от колодца до колодца – получилось, что на двух отрезках придётся сделать не менее пятидесяти вёрст в сутки. Приказал заранее сварить мясо, выдать сухим пайком из расчёта одного привала в самую жару. Только так и удалось пройти восемьсот вёрст за восемнадцать дней и практически без потерь.
– Рискованно, полковник.
– К штурму опоздать боялся, – улыбнулся Алексей Николаевич. – А приехав, с удивлением узнал, что штурм-то у вас – ползучий.
