поездки туда-сюда, и в итоге отец попросил перевозить на грузовике. А потом отец счел, что для нас практичнее и интереснее класть в карман деньги на многодневную командировку, арендовать у друга крытый брезентом грузовик и ехать на собственной машине. Это было лучше, более практично. Не было всех этих перевалок-перегрузок. Мы заезжали на грузовике прямо в тюрьму, грузили гильотину, и оп! ехали прямо в другую тюрьму, находившуюся за семь-восемь сотен километров (и больше тысячи, когда мы ехали в Тунис). Это было быстрее. И в итоге мы всегда оставались при своем, поскольку в эти четыре или пять дней у нас получалась настоящая туристическая поездка, да еще попойки со всеми друзьями, которых мы встречали на каждом этапе. А друзей у нас, при наших обязанностях, было достаточно.
Итак, что касается дня, отец имел право голоса. Что касается одновременной казни нескольких человек, здесь решал также отец. Однажды прокурор информирует отца, что нужно казнить шестерых человек. Отец говорит ему: «Троих казним такого-то, троих на другой день». Это нам позволяло остаться еще на один день, навестить друзей, осмотреть достопримечательности. «Хорошо, господин Мейссонье, будет так, как вы хотите». Никогда прокурор не требовал провести шесть казней сразу. Хотя мы могли бы это сделать. И даже больше. Однажды мы привели в исполнение пять приговоров.[29] Мы бы не стали делать три и два, не стоит злоупотреблять. Довольно часто мы делали по четыре. В один день 29 июля 1794 года Сансон казнил семьдесят человек намного с менее эффективной гильотиной, так что сами подумайте!
Так же и со временем. Оно не было связано с рассветом или еще чем. Да, правда, до 56 года мы примерно соблюдали время восхода солнца. Но во время «событий» все происходило намного раньше. Казни террористов начались в июне 56 года. Гильотину мы собирали накануне, начиная с восемнадцати часов, когда все заключенные вернутся в камеры. В Алжире полиция приезжала за нами в два или три утра, потому что был комендантский час и было бы рискованно добираться до тюрьмы собственными силами. Отец не желал рисковать — будут ли проблемы у одного из помощников, поломка машины, — так что придется переносить казнь на следующий день. Мы жили в пяти километрах от тюрьмы, и полиция, без сомнения, по привычке ехала быстро. Мы шпарили по алжирским улицам в кузове машины быстрее чем восемьдесят километров в час. Комендантский час, одностороннее движение или нет, мы мчались. Однажды мы чуть не попали в аварию. Мы очутились нос к носу с машиной скорой помощи на улице с односторонним движением. Тут шофер рисковал. Мы чуть все не убились. Какая уж тут казнь!
Да, в Алжире отец хотел, чтобы казнь происходила намного раньше рассвета, в три или четыре часа ночи, и чтобы все хорошо освещалось прожекторами. Никто ему не противоречил. Иногда еще не занимался день, член военного трибунала спрашивал: «Что вы думаете, господин Мейссонье? Давайте, начинаем казнь?» Было три часа утра. Совершалась казнь, и все шли спать. Надо сказать, казни совершались рано утром потому, что в шесть утра отец хотел быть в баре-ресторане. И того же хотели помощники, имевшие свои предприятия. В командировке, в Оране или в Константине мы, смонтировав гильотину, шли к друзьям или в ресторан. А потом в двадцать два, двадцать три часа мы возвращались в отель.
Когда я приводил с собой друга, который не входил в бригаду официально, никогда никакое официальное лицо не заявляло: «Он не должен приходить». Я бы ответил: «А он нам помогает!» И никто не сказал бы, что он не согласен. Ведь если бы были затруднения, проблемы в ходе казни? Как? Вы не дали нам привести такого-то, чтобы он нам помог! Ну, и… пффф… тут все бы оказались в дурацком положении. Для меня это длилось до 1956. Да, до 1956 я официально не входил в бригаду. Мне не платили. Но я ходил с отцом, он приводил меня вместе с собой. Иногда приходили друзья. Они также не были официально назначены. Мы ехали на грузовике, ночевали в отелях. Разумеется, мы платили за отель. Но если был двух-трехместный номер, приезжал друг, ночевал в отеле и не платил. Мы платили за еду. Мы ходили в ресторан, всемером, ввосьмером… На деле все хотели, чтобы казни проходили гладко. Военный судья не хотел проблем. Он позволял экзекуторам действовать, как им хочется.
Лица, присутствовавшие на казнях
Теоретически на казни, кроме бригады, должно было быть от восьми до десяти человек максимум. Прокурор, врач, секретарь суда, адвокат, духовное лицо, комиссар полиции, директор тюрьмы, начальник охраны. На деле иногда бывало больше двадцати человек. В любом случае нельзя казнить без врача. Врач должен констатировать смерть и выдать свидетельство о смерти. Если не приходит кюре, плевать на это. Если не приходит адвокат, если он не желает прийти, нам все равно. Но обязательно должен быть врач. В XVII веке в ходе пытки, называемой предварительной, был врач. Если несчастный терял сознание, врач вмешивался, чтобы вернуть его к жизни. Ему давали теплое питье, его согревали и начинали пытку заново. В некотором отношении ничего не изменилось. Если в ходе казни осужденный теряет сознание, прокурор просит вмешаться врача, чтобы сделать ему укол и вернуть его к жизни. Именно это произошло с Мадлен Мутон в 1948 в Бель-Аббес. В этот же список можем добавить Лаваля, отравившегося в своей камере. Так вот, ему несколько раз промыли желудок и потом его расстреляли. Если парень умер — остановка сердца — его нельзя казнить. Нельзя казнить труп. Никогда такого не было. Однажды осужденный умер от сердечного приступа за три дня до казни. Он не знал, что его прошение о помиловании было отклонено.
Так вот, присутствует врач и остальные… Иногда до тридцати человек. Человек двадцать сверх нормы. Зять начальника охраны, двоюродный брат директора тюрьмы… все они хотят посмотреть! Есть охранники, работающие сверхурочно в надежде, что будут дежурить в день казни. Казнь проходит во дворе. В тюрьме у каждого свой пост. Они не могут бросить пост, закрыть все решетки и прийти на казнь. Они могут слышать, но не могут туда пойти. Некоторые, чтобы посмотреть на казнь, стараются получить выходной или найти подмену. Они узнавали об этом только накануне. Об этом не предупреждают за месяц. Отец узнавал за несколько дней. К директору тюрьмы он заходил только накануне. Накануне раз-два, все устраивали.
На эту тему была передача но телевизору, она меня рассмешила. Там был знаменитый журналист Фредерик Поттеше, который говорил: «Это ужасно — видеть отрубленную голову. Я это видел дважды! Нет ничего страшнее, чем видеть отрубленную голову!» Он все повторял: «Это ужас!», и так далее… Но кто его приглашал? Это ведь не прокурор сказал ему: «Поттеше, мы требуем вашего присутствия, вы сделаете репортаж». Если он там был, так потому, что сам попросил об этом! Об этом действительно необходимо просить. Необходимо иметь пропуск, особый пропуск, потому что журналистам запрещают смотреть на казни![30] Да еще он второй раз вернулся посмотреть на этот ужас! Это напоминает мне слова Роже Пейрефитта, сказанные по другому поводу: «Первый раз можно пойти туда из любопытства, но если ты второй раз туда возвращаешься, значит, тебе понравилось!» Так что нечего Поттеше глупости рассказывать! С его стороны это лицемерные слова. Если кому-то неинтересно, он туда и не пойдет! У меня были друзья, которые не хотели видеть казни — они говорили, нет, нет, нет, я не нахожу в себе смелости — и они никогда не ходили туда. Они сразу не хотели, воображали себе отрезанную голову, и не хотели этого видеть, вот и все. А еще были люди, они были готовы заплатить, лишь бы посмотреть на казнь.
Так что три четверти, или двадцать человек, — это все были «приглашенные», люди, желавшие посмотреть. Например, я помню одну казнь в Батне. Рядом с тюрьмой был бар. Жена хозяина бара была раньше певицей в кабаре. Она была подругой Одетты N…, любовницы Берже, которая тоже была певицей в кабаре. Накануне казни мы пошли к ним. Мы обедали в этом баре. Хозяин сказал: «Я хотел бы посмотреть на казнь». Тогда Берже сказал, чтобы тот приходил. Мы его повели с собой. На подходе к тюрьме, начиная с одиннадцати часов или с полуночи, все улицы были перегорожены. Да, сначала нужно было пройти полицейские заграждения, иначе вы не войдете. Так вот, Берже вошел. А когда хозяин бара пришел к дверям тюрьмы, директор ему сказал: «Вы, господин, не войдете!» Батна — маленький город. Директор тюрьмы должен был, конечно же, рассердиться на него. Спор перед дверью. Тот говорит, что его проведет Берже, его друг. И пытается войти. Вмешивается охранник, говорит ему: «Вы будете подчиняться директору, вы не войдете, точка!» Этот тип расшумелся, потребовал Берже. Берже тут же пришел. Директор ему говорит: «Тттт… ни в коем случае он не должен заходить, это хозяин бара… он не правомочен присутствовать на казни». Берже сказал: «О!.. Но я хочу, чтобы он пришел». Директор оказался в дурацком положении, до смешного. Прокурор услышал спор и пришел посмотреть, что происходит. Берже ему сказал:
