Итак, с тех пор как я был назначен первым помощником, никаких неполадок, никаких плохо отрубленных голов, никаких проблем. Нужно сказать, что к концу, к 1958 году, по причине количества казней и несмотря на трех новеньких в бригаде, — но мы были добрыми друзьями, — мы стали настолько скоординированны, что осуществляли казнь в рекордное время. Мы достигли того, что казнь совершалась в мгновение ока, как и говорил доктор Гильотен. Перед гильотиной осужденному оставалось не более трех секунд жизни. Так мы с отцом закончили созданием образцовой бригады. Отец гордился мной. Он сказал об этом директору тюрьмы и мадам Льерр, секретарю прокурора. В тот раз, когда отец отложил казнь, потому что я был утомлен гриппом, он не хотел, чтобы другой заменил меня в роли первого помощника, «фотографа». Поэтому осужденный получил отсрочку в восемь дней. И два раза отец позволял мне действовать, запускать падение лезвия. Да, я заменял отца, который был оперирован по поводу рака горла. Тогда я боялся, что помощнику, выполнявшему роль «фотографа», отрежет пальцы.
Медицинское использование тела
В Алжире два или три раза доктор Фуассен забирал глаза. Однажды я уже почти положил голову в корзину, и тут мой отец сказал: «Нет, подожди, доктор хочет забрать глаза». Тогда мы с доктором пошли на табурет. Помню, я положил голову на табурет. Как только подумаю об этом, я ведь положил голову осужденного на табурет, где он сидел минутой раньше! Так что я держал эту голову, а доктор в несколько секунд перерезал зрительный нерв и положил глаза в небольшой бокал. Хорошо и быстро сделано. И он ушел делать операцию на роговице. Я вымыл руки и закончил разбирать гильотину. Да, это было два-три раза. Иногда, когда надо было делать официальную экспертизу, вскрытие, разрезать или изучить тело. Так в XIX веке головы осужденных изучались френологией. Исследования велись на мозге преступников того времени.
Каких только глупостей не услышишь по поводу казни. И от медиков столько же, сколько от журналистов. Например, что когда голова уже отрезана, ей остается еще несколько секунд жизни. Странно, что врач может такое сказать! Человек с начисто отрубленной головой, это вам не утка! Правый мозг командует левой половиной тела. Если ваш мозг поражен, вы будете парализованы. Поскольку я был оперирован на черепе в 1946 году, каждый год мне делали контрольную электроэнцефалограмму. Если бы можно было это сделать, я бы очень хотел, чтобы электроэнцефалограмму сделали в момент падения лезвия: тогда можно было бы с точностью сказать, была ли смерть мгновенной или нет. Некие журналисты сказали, что видели, как ноги двигаются, после того как голова упала. Тогда я, поскольку я очень любопытен, решил проверить. Когда я был просто помощником, два или три раза я держал руку осужденного в момент падения лезвия. Так вот, в это время не было ни малейшего подергивания. Держа осужденного левой рукой за плечо, я ощутил небольшую вибрацию после падения лезвия. В другой раз я тут же обрезал все путы, все веревки на осужденном. Так вот, ничто не двинулось. Его члены полностью инертны. Кроме лица, которое у всех осужденных несколько раз немного вздрагивает, как при нервном тике, всего лишь пятнадцать секунд. Да, небольшие тики на щеках или в уголках глаз. Даже сердце в несколько секунд уже не бьется. Настолько мощный удар. Тело потом отправлялось в морг или на кладбище. Если семья требует тело, прекрасно. Но обычно семья не требовала.
Хороший экзекутор
Быть хорошим экзекутором — значит быть быстрым и точным. Обращаться по-человечески. Отец говорил осужденным: «Осторожно, ступеньки». В Алжире нужно было спуститься с двух ступенек. На самом деле это было для того, чтобы он не видел гильотины. И вот, вместо того чтобы он увидел гильотину и испугался — потому что все-таки это удар — помню, отец говорил: «Осторожно, здесь ступенька!» Это чтобы он смотрел в землю, чтобы он ее не видел. Гильотина была в трех метрах. Экзекутор — не заплечных дел мастер, это не его роль. Есть смерть, и ее уважают. Никто не забавляется тем, чтобы мучить тело, оставлять его на пятнадцать минут на скамье. Однажды один осужденный оставался там несколько секунд. Отец был рассержен тем, что слишком долго его ждал. Да, он оставался вот так на скамье, это длилось несколько секунд… Это невозможно! Он должен опрокинуться, две секунды, и оп, все кончено.
Если бы мне нужно было в двух строчках определить роль экзекутора, я бы сказал: 1) он должен выполнять приказы, не задавая себе вопросов; 2) он должен быть быстрым, но не резким, быть человечным, если можно так сказать в такой момент.
Все это я выполнял, кроме вопроса: виновен ли он? Я задавал себе вопросы. Отец, например, слишком любил эту работу и выполнял приказы, как военный. При Виши, во время казней расклейщиков коммунистических афиш я бы сказался больным или уволился. Это невозможно, я бы не смог выполнить этот приговор. Я не палач в том смысле, в котором это подразумевает закон!
Хороший экзекутор не должен заставлять осужденных страдать, он действует быстро. Никто не мог бы помешать отцу действовать медленно. Но казнь — это не пытка! Это не допрос! Даже того, кто совершил ужасные преступления, мы казним потому, что таков закон. Но без ненависти. Мы не кровожадные звери! Конечно, разумеется, если парень хвастается своими «подвигами», тем, что мучил кого-то или совершал убийства, уже нет той жалости. Тут не нужно преувеличивать. Но никогда осужденного ни в какой степени не мучили и не обращались с ним плохо, даже если он совершил ужасные преступления. Нашей задачей не было заставлять их страдать. Экзекутор не будет вставлять пальцы в глаза осужденного. Если вы будете держать его правильно, как я объяснял, скрючив пальцы за ушами, он не может укусить. Хоп, хоп, быстро все сделано. Осужденный настолько застигнут врасплох, что реагирует редко. Значит, действовать быстро, придавая смелости осужденным. Не пугать их еще больше. Конечно, немного трудно говорить парню: «Не бойся!», когда он хвастается тем, что убил семнадцать человек, в том числе женщин и детей.
Экзекутор должен быть тверд, но не резок, уважать человека, который сейчас умрет, уважать, насколько возможно, его последнюю волю. Казнь проходит хорошо, когда каждый выполняет свою функцию точно, твердо и хладнокровно. Если один из помощников нарушает это правило, все испорчено. На одной из казней помощник N. сказал мне: «Когда осужденный опрокидывается, я закрываю глаза…» И поэтому однажды осужденный выскользнул из их рук и живым упал в корзину, где были уже два трупа. Тогда мой отец рассердился. Он обругал их после казни. Но он никогда не узнал, что мне говорил N. Я ему сказал: «Не говори об этом никогда моему отцу, потому что он больше не будет доверять тебе в этой работе!» Да, в итоге быть хорошим экзекутором — это быть человечным. Осуществлять казнь как можно быстрее, не затягивать ее.
Я видел пленку о казни Вейдманна, последней публичной казни, в Версале 16 июня 1939. Главным экзекутором был Дефурно, с первым помощником Обрехтом в качестве «фотографа». Были сделаны фотографии, на которых видно Вейдманна, лежащего на скамье, когда Дефурно еще не запустил механизм.[35] Кажется, что Дефурно был медлителен, что он тратил время перед запуском. Он настолько боялся, что что-то пойдет не так, что двигался как в замедленной съемке. Там на фотографии хорошо видно, что с другой стороны, на месте «фотографа», никого нет.
Это просто невероятно! Да, Обрехт стоит в трех метрах от гильотины. На фото хорошо видно: Обрехт стоит у головы, потом отходит в сторону и быстро возвращается, когда лезвие упало. Глядя на его положение, можно сказать, что Вейдманн должен был оставаться на скамье от пяти до семи секунд. Несчастный оставался вот так пять-семь секунд на скамье. Это бесчеловечно. Фу! Это должно было быть ужасно. Это как если кого-то посадить на электрический стул или другое что-нибудь и ждать пятнадцать минут, прежде чем подать ток! Да, нужно делать сразу или не делать вовсе. Я не знаю, почему Обрехт сделал это. Не знаю. Думаю, это была его первая казнь, он боялся пораниться или быть запачканным струей крови. Может быть, он боялся, что лезвием ему отхватит пальцы. В таком случае лучше поменять должность. Он не захотел рисковать. Пленка хорошо показывает, что когда падает лезвие, там никого нет! Обрехт не стоит у головы! Он сбоку. А уж такого никогда не видано![36] Обычно «фотограф» держит голову.
