отсутствие чувства юмора у Ориона. Мать была тем более близка Сэму, что она-то знала толк в шутке.
В те годы юноша инстинктивно стремился поменьше останавливаться мыслью на суровой правде жизни, воплощенной в трагической судьбе его собственного отца. Это, разумеется, не значит, что он закрывал глаза на происходившее вокруг него, что он не видел, как трудно, мучительно трудно, живется и неграм и большинству белых людей в родном Ганнибале. Автобиографические заметки Твена — а их несколько томов — говорят о том, что и светлые и мрачные впечатления детских и юношеских лет оставили глубочайший след в его сознании. Сердце, жаждавшее смеха, было особенно чувствительно к боли, страданиям, злу. И, может быть, как раз потому, что жизнь рано раскрыла перед ним свои темные стороны, будущий писатель с таким вызовом утверждал тогда свою веру в счастливое будущее, так тянулся к смеху.
«Полулошадь, полуаллигатор»
В «Деревенских жителях, 1840—43» Твен вспоминает, что в дни его юности жители Ганнибала читали книги Вальтера Скотта, Купера, Байрона, Диккенса. Впрочем, не меньшей популярностью пользовались тогда модные «подарочные» альманахи, где печатались религиозно-сентиментальные стишки и совершенно неправдоподобные рассказы.
Сэмюел Клеменс не любил Купера и Скотта; он проявлял мало интереса к английской поэзии.
В школьные годы, или во всяком случае вскоре после завершения учебы у Досона, он познакомился с «Дон Кихотом» Сервантеса, а также с некоторыми книгами Свифта, Гольдсмита и Диккенса (отрывки из «Холодного дома» даже появлялись в газете Ориона Клеменса).
Свифтовская сатира была близка Твену на протяжении почти всей жизни. Он ценил только те произведения Гольдсмита, в которых ощущались сатирические тенденции. Сентиментально-идиллические мотивы в творчестве английского писателя вызывали у него раздражение. Очень сложным было отношение Твена к Диккенсу: он ценил произведения великого английского реалиста, безусловно, многому научился у него и вместе с тем находил диккенсовский юмор недостаточно острым.
Мальчика Сэма Клеменса больше всего, пожалуй, влекли произведения особого склада. Это не были книги классиков. Они не издавались в роскошных переплетах. Их не рекомендовали учителя и не расхваливали критики.
Речь идет о простонародной юмористике.
На пристани, в ожидании парохода, у дверей лавок на Главной улице, где люди часто собирались, чтобы отдохнуть и перекинуться словцом, в семейном кругу, когда заканчивался рабочий день, ганнибальцы передавали из уст в уста рассказы, рожденные фантазией народа.
Еще в незапамятные времена индейцы в Америке создали великолепные сказания о героических делах своего народа. О трагической судьбе невольников повествует фольклор многострадальных американских негров. В сказках и песнях они отдали должное лучшим, самым отважным своим собратьям, посмевшим бросить вызов истязателям.
Героическая тема получила развитие и в народном творчестве белых американцев. Известно немало легенд, в которых воспеты подвиги борцов за свободу, защитников слабых и угнетенных, победителей природы, полубогов, переделывающих облик земли.
В образах великана Поля Беньяна или, например, негра-силача Джона Генри безыменные рассказчики воплотили свободолюбие народа, веру в его силы, жажду общественно полезного труда.
Дух Беньяна живет в некоторых произведениях великого американского поэта Уолта Уитмена, а от Джона Генри тянутся нити к новой поэзии американских негров.
О Поле Беньяне рассказывают, что он по своему желанию создавал реки и пустыни. Захочет Беньян — и выроет целый залив, захочет — перенесет гору на новое место, где ему нужен наблюдательный пункт. Он могуч, как природа Запада. В сказаниях о Беньяне встречается и комический элемент. Но прежде всего Беньян воплощает дерзость людей, мужественно проникавших в глухие уголки, где пришельцев встречали страшные метели и песчаные бури.
В американской народной поэзии героическое начало, пожалуй, было ведущим. Но о фольклорной прозе этого сказать нельзя.
Народ Америки создал гораздо больше рассказов, проникнутых юмором и даже издевкой, нежели легенд, воспевающих героические деяния. Псевдогероика занимает не менее, а, пожалуй, более видное место в американском фольклоре, чем подлинная героика.
В большинстве стран Европы народное творчество возникло в седой древности. В новых, заокеанских, краях фольклор (во всяком случае, фольклор белых обитателей страны) получил развитие в условиях буржуазного уклада. В Америке, где так силен был дух индивидуализма, народ чаще всего создавал насмешливые рассказы о себялюбцах и жуликах, о фальшивых героях, хвастающих подвигами, на которые они на самом деле не способны.
Впрочем, нельзя сказать, что американский юмористический фольклор всегда носит характер сознательного обличения. Кое-что даже в отрицательных персонажах комических рассказов нравилось как повествователям, так и их слушателям. Уж очень хорошо у этих пройдох был подвешен язык, уж очень хитро эти ловкачи обводили вокруг пальца деревенских жителей!
Еще в детстве и юности от матери, дядя Куорлза, товарищей по школе, друзей — типографских учеников, а то и просто от первых встречных, попавшихся на улице, негров и переселенцев, Сэмюел Клеменс воспринял много комических рассказов. Это были повествования об изворотливых проходимцах, речных матросах — мастерах кулачного боя, провинциальных политиканах, которые не полезут в карман за словом, а также и о «простаках», которые не уступят по уму самым важным персонам. Вероятно, от Куорлза Твен впервые услышал историю о том, как двое провинциалов поспорили, чья лягушка прыгнет выше, и как один из спорщиков здорово надул другого.
На Миссисипи были в ходу рассказы о матросе и бурлаке Майке Финке. Он порою совершал жестокие поступки, дурно обращался с женой, но многие находили нечто привлекательное в его лихом характере.
Чего только не рассказывали о нем!..
Вообще в западных областях страны любили придумывать такое, что заставляло «изнеженных франтов» из восточных штатов просто открывать рты от удивления. Рассказчики соревновались в умении сочинять как можно более невероятные, поистине сногсшибательные, даже абсурдные истории. Преувеличения следовали одно за другим бесконечной чередой.
Финка, как и Беньяна, порой изображали существом сверхчеловеческих масштабов. Но в Финке-«великане» было нечто смешное. Ведь этот матрос — человек весьма невысокого морального уровня, он нагл и хвастлив. Нереальность его претензий на героизм бросается в глаза. В описании и Финка и близких ему людей ощущались весьма заметные насмешливые интонации. Про дочь Финка рассказывали, например, что она умеет одновременно и свистеть, и кричать, и есть — такой уж у нее большой рот.
Однако самым известным персонажем американского комического фольклора к середине века стал Крокет. Рассказы о нем получили наибольшее распространение в западных областях страны, и в том числе в штате Миссури.
Расцвет «крокетианы», как и всего американского комического фольклора, приходится как раз на те годы, когда мальчик Сэмюел Клеменс из городка Ганнибала начал вглядываться в жизнь.
Дейвид, или Дейв, Крокет был, можно сказать, близким соседом Марка Твена: он вышел из глухих уголков западного Теннесси. Человек, носивший такое имя, действительно существовал. Еще в 20-х годах прошлого века Дейвид Крокет получил довольно широкую известность как член законодательной палаты в Вашингтоне и шутник-эксцентрик.
Вначале Крокет поддерживал Эндрью Джексона, в котором сотни тысяч американских фермеров видели борца против попыток банкиров и фабрикантов захватить власть в стране. За это Крокет подвергся насмешкам в антиджексоновской печати. Позднее он стал выступать против Джексона и испытал немало неприятностей от газет джексоновского толка.
В сотрудничестве с журналистом Чилтоном Крокет сочинил «Автобиографию», с ее помощью он
