рассчитывал вновь завоевать утраченное им доверие рядовых американцев. В «Автобиографии» Крокета немало небылиц, откровенного вранья.
Необузданным хвастовством Крокет нередко пользовался для того, чтобы свести на нет явные преимущества политических противников. У его соперника очаровательная улыбка. Что поделать… Он, Крокет, конечно, уродлив, и улыбка у него ужасающая. Но стоит ему ухмыльнуться, глядя на какого-нибудь зверька в лесу, и тот падает как подкошенный. Однажды — это было в сумерках — Крокет увидел зверька на дереве и начал улыбаться в обычной своей манере. На зверька это почему-то не действовало. Тогда Крокет засмеялся ужасающим смехом. Зверек как ни в чем не бывало продолжал торчать на дереве. Оказалось, что Крокет принял за зверька какой-то сучок. Когда он присмотрелся поближе, то увидел, что с сучка этого слезла кора. Сучок был совсем гол — такой силой обладала улыбка Крокета.
Много комически нелепого писали о Крокете еще при его жизни разные газеты — дружественные и недружественные. В 1832 году была напечатана, например, насмешливая заметка следующего содержания: «Президент уполномочил Дейвида Крокета из Теннесси взобраться на Аллеганские горы, поймать комету, когда она приблизится к земле, и оторвать у нее хвост, чтобы она не спалила весь мир».
В середине 30-х годов Крокет умер. Один за другим стали появляться «крокетовские альманахи», в которых рассказывались еще более нелепые и смешные истории об этом «герое». Вместе с тем образ Крокета стал достоянием народа — комическими сказаниями о нем охотно обменивались матросы на баржах, охотники во время привала или просто соседи по ферме.
Облик Крокета, такой, каким он сложился в сознании миллионов американцев, ясно вырисовывается уже из ответа на простой вопрос: «А кто ты такой?» Крокет отвечает, что он «полулошадь, полуаллигатор», может «перескочить через реку Огайо» и ездит «верхом на молнии».
В «Альманахе Дейва Крокета», изданном вскоре после смерти «полковника», как его иногда называли, приводится речь, будто бы произнесенная Крокетом перед коллегами по палате представителей. Есть в этой речи сатирический элемент. «Конгресс бесплатно предоставляет своим членам лимонад, а расходы проводит по графе «канцелярские принадлежности»! — восклицает Крокет. — Я предлагаю, чтобы нам выдавали виски, и пусть это называется «топливом».
Прежде чем выступить со своим насмешливым предложением, Крокет представляется членам конгресса в обычном комически хвастливом тоне. У него, Крокета, самая бешеная лошадь, самая красивая сестра, самая уродливая собака и самое верное ружье во всей округе. «Мой отец может поколотить любого человека в Кентукки, а я могу поколотить моего отца. Я могу переговорить любого человека в палате представителей, даже если он начнет за два часа до меня». Крокет бегает быстрее, ныряет глубже и выходит из воды более сухим, нежели любой другой парень по эту сторону «большого болота» (то есть Атлантического океана).
Образ Крокета приобретал все более гигантские, порою даже космические масштабы; хвастовство этого «героя» теряло последнюю видимость связи с реальностью. Крокету приписывали утверждение, что он может высечь огонь из руки, поднять пароход на плечо, осушить Миссисипи до дна, чтоб утолить жажду. Он пьет царскую водку, то есть смесь кислот, и в состоянии проглотить целого человека, не поперхнувшись, если только у него не торчат уши, а «голова смазана маслом».
Не легко выяснить, сам ли Крокет, деревенские ли врали или профессиональные юмористы из Нэшвиля штата Теннесси, где издавалось особенно много «крокетовских альманахов», ответственны за те или иные элементы «крокетианы». Во всяком случае, «крокетовский» юмор — это «дикий юмор», как выражаются американцы. В основе его — комические гиперболы, нелепица, возведенная в принцип, гротеск, не знающий границ.
Изредка в историях о Крокете звучит что-то напоминающее Поля Беньяна. «Крокетиана» не была чужда поэзии.
Однажды в очень холодную зиму Земля примерзла к оси, а Солнце застряло между двумя кусками льда. Все в природе застыло. Но Крокет не дал Земле и Солнцу погибнуть. Он сразу же взялся за дело и освободил Землю из плена. Она крякнула и снова начала двигаться. «Солнце тоже отправилось в путь во всей своей красе, — рассказывает Крокет, — приветствуя меня таким вихрем благодарности, что я чихнул. Ну что ж, прикурил я свою трубку от верхушки Солнца, вскинул медведя на плечо и отправился домой. А по дороге показывал людям, как выглядит свеженький дневной свет — ведь в кармане у меня был кусочек зари».
В западных областях страны изощренное хвастовство культивировалось самым широким образом. Хвастливыми выкриками иные пытались прикрыть страх перед противником, перед жизнью. Трусы стремились заменить словесным поединком подлинную схватку. Порою хвастовство носило осознанно шутливый характер. А шутка помогала людям мужественно встречать беду, подбадривала их в трудные минуты.
На Миссисипи порою разыгрывались целые состязания в хвастовстве. Один матрос скажет:
— Я человек, я лошадь, я целая упряжка, я могу уложить кого угодно во всем Кентукки, клянусь богом!
Другой:
— Я полулошадь, полуаллигатор, могу уложить любого человека по всей Миссисипи!
Позднее сам Марк Твен запечатлел в «Жизни на Миссисипи» образный язык матросов с Миссисипи, которые, хвастая воображаемой силой, пускают в ход самые фантастические гиперболы и, подобно Крокету, выходят (в своем воображении) на космические просторы, где и совершают свои «подвиги».
Один из матросов кричит: «Я почесываю голову молнией и убаюкиваю себя громом!.. Я накладываю ладонь на солнце — и на земле наступает ночь; я откусываю ломти луны и ускоряю смену времен года; только встряхнусь — и горы рассыпаются. Созерцайте меня через кусок кожи — не пробуйте взглянуть простым глазом!»
В годы, когда в печати появлялись первые пробы пера Сэмюела Клеменса, развивался не только американский комический фольклор. Как раз тогда в Америке стали завоевывать известность многие профессиональные литераторы, выступавшие с юмористическими произведениями, в которых ощущалось нечто специфически американское.
Разумеется, юмора было немало в Америке и до твеновских времен. Насмешкой пропитаны народные легенды и частушки, комические поэмы и памфлеты эпохи борьбы американцев за независимость. Оружием сатиры боролся с английскими колонизаторами революционный поэт и публицист Филипп Френо. Этим оружием пользовался он (а также другой революционный поэт — Барло) и в схватке с реакционерами внутри страны после возникновения Соединенных Штатов.
Первый крупный американский новеллист Вашингтон Ирвинг был мастером шутки, изящного, хотя, пожалуй, и не очень глубокого юмора. Есть элементы комического в произведениях Натаниэла Готорна. Даже в мрачном творчестве Эдгара По встречаются прожилки юмора.
И все-таки до 40-х годов XIX века американская литература была не очень-то богата оригинальным, сочным, подлинно национальным юмором.
В десятилетия, непосредственно предшествовавшие Гражданской войне Севера и Юга (это был период резкого усиления народной борьбы за землю и против рабства), юмористическая литература в США ракетой взвилась ввысь.
Подъем ее был связан в немалой степени именно с развитием демократических настроений в стране, с усилением интереса к жизни обыкновенных, ничем как будто не примечательных обитателей Америки.
В 30-х и 40-х годах прошлого века в Нью-Йорке, Бостоне и некоторых других городах возникли юмористические журналы, издававшиеся довольно большими тиражами. Издатели начали наводнять всю страну сборниками смешных рассказов и «комическими альманахами». Юмор завладел и газетой. Все больше места на газетных полосах занимали шутки, анекдоты, фельетоны, юмористические рассказы.
Что и говорить, в подобной юмористике было много примитивного, грубого. По убеждению «солидных» граждан и, в частности, критиков, юмористические журналы и книжки издавались главным образом для полуграмотных провинциалов, деревенских невежд. Пестрые обложки и рисунки сомнительного качества, серая бумага и скверная печать не вызывали к этой литературе доверия. Однако в таких анекдотах, комических скетчах и рассказах так или иначе сказывалась правда жизни.
Юмористы изображали повседневную жизнь рядовых фермеров и ремесленников, охотно рисовали
