книги и, конечно, не позволит послать Вам ни строчки корректуры, пока она все не прочтет, а может быть, предаст книгу анафеме».
В том же году Твену исполнилось сорок восемь лет. Он занес в свою записную книжку следующие слова: «Человек, который делается пессимистом до сорока восьми лет, знает слишком много; тот, кто оптимист после сорока восьми лет, знает слишком мало».
Как и раньше, Твен радовался жизни в кругу семьи, был добрым отцом и ласковым мужем, его письма жене и дочерям по-прежнему были полны смешных выдумок, добродушного подтрунивания. Зная, как боялась Ливи всяких нарушений правил этикета, Твен, например, написал ей, что якобы он недавно появился в светском обществе во фраке с большой дырой на спине. Правда, «успокоил» Твен жену, открывшийся белый кусок подкладки был закрашен чернилами темного цвета.
Он много шутил. Но чувство неудовлетворенности в душе Твена, этого, как многие думали, баловня судьбы, росло и росло…
Опущенные главы
О том, какой глубокий характер носила неудовлетворенность Твена американской действительностью, позволяют судить, в частности, скрытые от читателей главы из «Жизни на Миссисипи».
Когда во время второй мировой войны банкирский дом Дж. Пирпонта Моргана, владевший рукописью «Жизни на Миссисипи», разрешил опубликовать ее полностью, впервые стало известно, что издательская цензура нанесла этому произведению Твена гораздо более значительный ущерб, чем раньше предполагали. В процессе редактирования книги из нее были выброшены не только отдельные абзацы, но и многостраничные главы.
Писателю очень больно было коверкать «Жизнь на Миссисипи». Он с горечью говорил друзьям о своей борьбе за эту книгу и о «пустотах», возникающих в его произведении. Но издателей пугали критические замечания Твена о США, и они требовали новых и новых купюр.
Среди так называемых опущенных глав есть глава о книге английской писательницы Троллоп, посвященной ее поездке по США еще в первой половине прошлого века. В главе XXIX «Жизни на Миссисипи» приводится выдержка из путевых заметок Троллоп, рисующая дурные манеры американцев, обедавших в какой-то гостинице. Этот кусок Твену удалось сохранить в печатном тексте своей книги. Но ему не позволили выразить солидарность с путешественницей.
Между тем в первоначальном тексте «Жизни на Миссисипи» говорилось: «За такие правдивые картинки наш народ осыпал бедную простодушную миссис Троллоп выразительнейшими ругательствами и оскорблениями. Но она только рассказала всю правду — и наш возмущенный народ это знал». «Из всех туристов, — сказано дальше в опущенной из книги главе, — мне больше всего по душе госпожа Троллоп. Она тут нашла «цивилизацию», которую тебе, читатель, было бы трудно выдержать, — ты бы даже не счел это цивилизацией вообще! А миссис Троллоп говорила об этой цивилизации неприкрашенными словами, — неприкрашенными и неподслащенными, и в то же время говорила честно, без всякой злобы и без ненависти. Иногда в ее голосе прорывается возмущение, но повод к нему вполне оправдан — когда речь идет о рабстве, о дебоширстве, о «рыцарственных» убийствах, фальшивой набожности и всяких других безобразиях, которые сейчас ненавистны всем, как были ненавистны ей в те времена».
Твен и сам хотел говорить совершенно честно, словами «неприкрашенными и неподслащенными». Но ему не всегда позволяли это делать. И главы, выброшенные из «Жизни на Миссисипи», свидетельствуют об этом самым недвусмысленным образом. В одной из них раскрыты до конца причины, по которым писатель так решительно защищал от нападок и госпожу Троллоп и других путешественников, сдиравших, по выражению Твена, «тончайшую пленку приличий», под которой в США таилось «полуварварство, выдававшее себя за высокую цивилизацию». Ведь многие пороки, которые были присущи американцам в начале XIX века, не были изжиты и в ту пору, когда Твен писал «Жизнь на Миссисипи».
Для «старой, давно исчезнувшей Америки были характерны, — читаем мы в одной из «опущенных глав», — некоторые явления, факты и черточки, которые… проявлялись по всей стране. Например, все гордо размахивали американским флагом, все хвастались, все пыжились. Если верить словам этих наших горластых предков, наша страна была единственной свободной страной из всех стран, над которыми когда-либо восходило солнце, наша цивилизация — самой высокой из всех цивилизаций…
Городские газеты, как правило, были полны ругани, грубы, хвастливы, невежественны, нетерпимы — и все это весьма показательно…
Каждый, кто хотел быть на хорошем счету у своих сограждан, выставлял напоказ свою религиозность и всегда имел наготове набор елейных фраз».
Всюду здесь стоит прошедшее время. Все это «было». Автор даже заканчивает главу словами: «…та Америка уже давным-давно тихо скончалась…»
Однако следующая «опущенная глава» начинается с совсем иной ноты. «Характерные черты этой покойной Америки не совсем исчезли и в наше время», — декларирует Твен. Создается впечатление, что, завершив очередную главу, он поразмыслил, поразмыслил и пришел к выводу, что нужно существенно углубить то представление о современной Америке, которое он только что создал. Впрочем, возможно, было и по-другому — Твен нарочно создавал впечатление, будто речь идет только о грехах прошлого, чтобы подготовить неожиданный и тем более чувствительный удар по порокам современности.
Писатель продолжает говорить о том, что творилось в старое время. Тогда «взяточничество, спекуляция, всяческие мошенничества процветали в Вашингтоне», тогда конгресс был «притоном для воров и чем-то вроде приюта для умственно отсталых». Да, так было в «покойной» Америке. В ту пору поговаривали, например, что «конгресс превратился в кладбище».
Но тут внезапно начинает сверкать сатирическая рапира Твена. Следует добавление: «Теперь слова стали делом. У нас уже есть этот уникальный некрополь».
И дальше…
«В те давние дни, — пишет автор, — отдельные граждане никакой роли не играли». А ниже появляется уточнение: «В наши времена ничто не изменилось».
Как это часто бывает у Твена, его негодование растет от строки к строке, он все яснее видит зло, все решительнее его бичует. Писатель все чаще переходит от прошлого к настоящему.
Одно из самых сильных мест главы посвящено ироническому сопоставлению взяточничества в старой Америке и в Америке конца века. Вот первые строки своего рода «гимна» взятке, подлинного взрыва сарказма: «Взяточничество, как мы видели, существовало и в те старые времена, но это искусство находилось в совершенно зачаточном состоянии. Разве тот, кто давал взятки в старое время, понимал, какие возможности открыты перед ним? Только в наши дни мы постигли всю глубину человеческого падения. Наши предшественники воображали, что власть имущих можно подкупить только деньгами. Какому-нибудь незначительному мелкому чинуше в государственном аппарате платили, бывало, до сотни долларов. В наши дни мы его покупаем, надеваем на него медный ошейник с номером и кличкой…»
Так писал Твен в «Жизни на Миссисипи». Но издателям не понравились эти блестящие сатирические страницы. Они изъяли из книги подобные остроумные замечания, а заодно уж пришлось исключить и ту главу, где говорится, что былая Америка «давным-давно тихо скончалась».
4
Неспешное созревание
