впрочем, с весьма поверхностных шуток, комизм которых основан на том, что писатель останавливается на случайной, второстепенной стороне события, которым занято внимание слушателей. Позвольте осведомиться, с псевдосерьезным видом спрашивает Твен, что было замечательного в высадке отцов- пилигримов? «Ведь этих пилигримов мотало по океану три, а то и четыре месяца. Зима была в разгаре, у мыса Код стоял собачий холод. Что ж им оставалось, как не высадиться на берег?»
Но после ряда каламбуров оратор переходит к тому, что составляет смысл его выступления. Неожиданно в его речи появляется настоящая злость. Он вспоминает о том, что пилигримы были повинны в страшных злодеяниях, они уничтожали индейцев, закабаляли негров, сжигали женщин на кострах. И Твен гордо объявляет себя духовным наследником жертв всех этих преступлений.
Писатель, который не раз весьма недружелюбно отзывался об индейцах, теперь восклицает: «Первым моим американским предком, господа, был индеец — древний индеец! Ваши предки ободрали его живьем, и я остался сиротой». Он продолжает: «Моими предками были также все салемские ведьмы. Ваши родственники дали им жару!.. Первый раб, доставленный вашими предками из Африки в Новую Англию, был моим родственником…»
Никогда еще Марк Твен с такой определенностью и резкостью не объявлял о своем духовном родстве со всеми мучимыми, гонимыми, терзаемыми людьми на его родине.
В начале 80-х годов Твен решил пополнить свои очерки «Старые времена на Миссисипи» новым материалом, чтобы создать большую книгу. Для этого нужно было отправиться в поездку по родным местам, снова повидать Миссисипи. Как и тогда, когда Твен собирал материал для книги «Пешком по Европе», писателя привлекала и возможность вырваться из обстановки Хартфорда, взглянуть на чудесные уголки природы, подышать свежим воздухом, отвлечься от одолевавших его забот.
Американская действительность все меньше радовала писателя. В США появлялись новые миллионеры — владельцы земли, на которой были найдены нефть, уголь или серебро, строители железных дорог, банкиры, скотопромышленники, отдельные, особенно удачливые изобретатели. Но Твен знал, что фермерам и рабочим живется скверно.
За два десятка лет без малого, истекших со времени принятия закона о «гомстедах» — наделах, о продаже фермерам небольших участков на западе страны за номинальную цену, в руки частных лиц попало такое количество государственной земли, что на этой территории можно было бы разместить несколько европейских стран. Но владельцами «свободных» земель по большей части сделались не мелкие фермеры, а спекулянты, компании по строительству железных дорог, даже английские аристократы.
С каждым годом все ощутимее становился в США гнет банков и железнодорожных монополий. Фермеры теряли столь дорогую им независимость. А как раз в начале 80-х годов Маркс писал, что в Америке порабощение рабочего класса развилось «
Еще жив был Уолт Уитмен. Как и прежде, он оставался бедняком, вынужденным отказывать себе в самом необходимом. После того как в 1873 году поэта разбил паралич, он временами прибегал к помощи благотворителей. Среди американских деятелей культуры, которые жертвовали деньги в пользу престарелого Уитмена, был и Марк Твен.
Судьба автора «Приключений Тома Сойера» сложилась иначе, чем судьба крупнейшего поэта Америки. Владелец одного из самых красивых особняков в Хартфорде, Твен был состоятельным человеком. Клеменсы как-то подсчитали, что сумма их годовых расходов уже превысила ту цифру, которой был не прочь похвастать шахтовладелец Лэнгдон, отец Оливии Клеменс.
В эти годы Твен еще чаще, чем в прошлом, вкладывал деньги в разного рода изобретения. Он финансировал постройку парогенератора нового типа, купил акции часовой фабрики. Иногда его избирали в члены правления той или иной фирмы. Впрочем, почти все мероприятия подобного характера приносили Твену лишь одни огорчения. Он как-то написал матери: «Жизнь для меня теперь совсем не шутка. Почти все время я чувствую себя загнанным, затравленным. Это происходит главным образом потому, что уж очень много дел и забот…»
Следует отметить, что интерес Твена к многочисленным изобретениям, которые он финансировал, был вызван не только желанием стать богачом, но и искренней заинтересованностью в техническом прогрессе. Не случайно же Твен уделял больше всего внимания техническим новшествам в печатном деле, которое он хорошо знал и любил. Недаром же он и сам пытался заниматься изобретательством. Твен, например, хотел усовершенствовать метод производства клише.
Он потратил особенно много сил и денег на наборную машину. Его радовала каждая новинка техники. Одним из первых в США он приобрел пишущую машинку, установил у себя в доме телефон, стал пользоваться «вечным пером».
Есть в США литераторы, готовые считать Марка Твена принципиальным врагом индустрии, который якобы рад был бы видеть на месте современной Америки патриархальную аграрную страну, «очищенную» от фабрик, машин, всего связанного с техникой. Но это заблуждение. В малоизвестном письме Уитмену Твен с гордостью перечисляет изобретения, которые вошли в быт людей за долгую жизнь поэта, — от парового молота и парохода до фонографа и электролампы. Как и Том Сойер, Твен не согласился бы долго жить на острове Джексона, вдали от цивилизации.
Но в начале 80-х годов он не без чувства облегчения и светлой радости очутился на пароходе, идущем по Миссисипи, мимо лесистых берегов, зеленых ферм, плантаций и деревушек.
Когда писатель впервые за много лет снова поднялся в лоцманскую рубку, его тотчас же узнали. Так как он не хотел назвать себя, то лоцман, по старому обычаю, наговорил ему всяких небылиц о Миссисипи, а в завершение оставил его за рулем. Бывший лоцман Клеменс пережил несколько тревожных минут.
Потом были тихие дни в рубке. Не раз Твен встречал восход солнца вместе с лоцманами. Река не потеряла своего очарования. Лоцманы рассказывали все те же смешные истории о хвастунах, неукротимых выдумщиках с Миссисипи. Твен побывал, конечно, на судне, которое водил Биксби. Где-то на реке повстречался пароход, который носил название «Марк Твен».
Неожиданно для себя писатель почувствовал, что им овладевает тяжелая грусть. Былое ушло безвозвратно. В Ганнибале Твен встретился с друзьями детства, которые уже стали пожилыми людьми. Каждое утро, писал Твен, он просыпался мальчиком («во сне все лица опять молодели»), а «ложился спать столетним стариком», ибо за день успевал насмотреться на своих постаревших друзей.
Писатель убедился также, к своему удивлению, что знакомые с детства места захирели. Правда, пещеры, где он бродил мальчиком, теперь превратились в прибыльные известковые разработки, но жизнь в Ганнибале не стала от этого лучше. Обитатели городка казались людьми скучными — они как-то опустились. Многие испытывали чувство глубокого разочарования. То, чего ганнибальцы ждали от реки, от жизни, не пришло. Жители крохотной столицы сельскохозяйственной округи как будто сжались, стали менее весомыми в этой огромной, шумной стране. Удовлетворенности, обеспеченности, уверенности в завтрашнем дне, которые должны были, казалось, прийти со зрелым возрастом, не было. Что и говорить, сила не в руках у людей, близких к земле. Хозяева всего — железнодорожные компании, владельцы зернохранилищ, спекулянты.
Твен сумел увидеть все это, так как и сам переменился.
Дома Твена ждали новые литературные муки. Первую часть «Жизни на Миссисипи» он писал с радостью, но теперь надо было нагонять строки, чтобы книга соответствовала по объему стандартам, узаконенным издателями в США.
Сияюще-светлый мир начальных глав книги разрушается во второй части «Жизни на Миссисипи», Твен переходит здесь к описанию только что закончившегося путешествия, возвращаясь к привычной форме путевых заметок. Очерки о новых лоцманах на Миссисипи, о посещении Ганнибала чередуются с анекдотами, фактическими справками или описаниями кровавой мести, существующей еще среди южных плантаторов.
В некоторых главах, и особенно в тех, где Твен вспоминает прошлое Ганнибала, он поднимается до уровня высокого художественного мастерства. Порою же писатель касается тем, мало его интересующих. И это дает себя чувствовать.
В январе 1883 года Твен написал издателям, что его жена «еще не приступила к редактированию
