этикета, и Том, мысленно молясь о прощении, если он поступает неправильно, облегчил удрученные сердца приближенных, собственноручно почесав свой нос».
Марк Твен высмеивает порядки, узаконенные дворянством. Он показывает на просветительский лад, что все люди по природе своей равны. Ведь если бы принц и нищий «вышли нагишом», то никто не смог бы сказать: кто из них бедняк, а кто властитель. Тем абсурднее выглядят придворные нравы: например, церемония одевания. Твен описывает ее так:
«Прежде всего лорд обер-шталмейстер взял рубашку и передал ее первому лорду егермейстеру, тот передал ее второму лорду опочивальни, этот, в свою очередь, — главному лесничему Виндзорского леса, тот — третьему обер-камергеру, этот — королевскому канцлеру герцогства Ланкастерского, тот — хранителю королевской одежды, этот — герольдмейстеру Норройскому, тот — коменданту Тауэра, этот лорду, заведующему дворцовым хозяйством, тот — главному наследственному подвязывателю королевской салфетки, этот — первому лорду адмиралтейства, тот — архиепископу Кентерберийскому, и, наконец, архиепископ — первому лорду опочивальни, который надел рубашку — или, вернее, то, что от нее осталось, — на Тома. Бедный мальчик не знал, что и подумать; это напомнило ему передачу из рук и руки ведер во время пожара».
Писатель глядит на королевский двор глазами нищего — вот его истинная позиция. И Том Кенти выражает мысли самого Твена, когда с бессознательной издевкой (у Твена эта издевка носит, конечно, вполне осознанный характер) доказывает придворным, что короли — тунеядцы и могут обойтись без дворцов и слуг. Надо, говорит он, «снять домик поменьше и распустить большинство наших слуг, которые все равно ни на что не годны, только болтаются под ногами и покрывают нашу душу позором, оказывая нам такие услуги, какие нужны разве что кукле, не имеющей ни рассудка, ни рук, чтобы самой управиться со своими делами».
Твен вводит и в это произведение простонародные, даже грубоватые шутки. Снова «дикий юмор» помогает ему раскрывать высокие гуманистические и демократические идеи. В «Принце и нищем» есть, например, гротескный образ «мальчика для порки», который в экстравагантных выражениях благодарит Тома за обещание учиться худо, ибо это заставит сохранить его… должность. «Моя спина — хлеб мой!.. — восклицает ребенок. — Если она не получит ударов, я умру с голода».
Ближе и дороже всего Твену образ Тома Кенти. Человек из народа, знающий жизнь и нужду простых людей, он смело протестует против лицемерных обычаев и добивается моральной победы своей прямотой, правдивостью и трезвым умом. Вспомним, что, сделавшись королем, нищий мальчик Том проявляет мудрость и величие, которыми не обладают ни придворные, ни «прирожденные» короли. Справедливо, проявляя подлинную человечность, решает Том все государственные вопросы.
«Так пусть же отныне воля короля будет законом милости, а не законом крови!» — восклицает Том Кенти. И подданные с радостью подхватывают его слова. «Кончилось царство крови!» — кричат они.
Читая «Принца и нищего», и дети и взрослые обращаются умом и сердцем не только к тому, более или менее условному историческому периоду, о котором идет речь в повести, но и к современности. И в королевстве Генриха VIII и в буржуазном мире царит все тот же закон крови, хотя и не всегда его власть принимала в XIX веке такие откровенно-жестокие формы, как в Англии эпохи первоначального накопления. В Америке отсутствует наследственная аристократия. Но разве в дворцах богачей нет такой же бессмысленной роскоши и чопорности, как в резиденции короля?! Разве в США бедняки не страдают от голода и жестокости властей?! На родине писателя между жизнью миллионеров и жизнью бедняков лежит пропасть.
Твен начинает яснее видеть зло, видеть его даже там, где он раньше его не замечал. Сказка «Принц и нищий» заканчивается, как все сказки, счастливо. Кенти уступил случайно занятый им трон Эдуарду, но остался его любимцем. Принц же, став королем Эдуардом VI, царствовал «на редкость» милосердно и кротко. Вообще на протяжении большей части повести принц показан мальчиком, способным сочувствовать страданиям народа. Однако писатель вкладывает в его уста несколько многозначительных слов, больше говорящих о подлинном характере представителей королевской власти, нежели заключительные фразы повести. Когда маленький Эдуард был несправедливо обвинен толпой в воровстве, он крикнул своему избавителю Майлсу: «Повелеваю тебе, изруби эту толпу негодяев в куски!»
В «Принце и нищем» возникает, пусть в приглушенной форме, и тема отрицательного воздействия богатства и лести на самых хороших людей.
Вначале Том Кенти чувствовал себя при дворе крайне плохо. Он не хотел быть ни принцем, ни королем. Но постепенно Том научился, пишет Твен, «находить удовольствие в заседаниях совета в тронном зале и притворяться, будто он не только повторяет слова, которые шепчет ему лорд-протектор». Писатель обнаруживает все больше и больше отрицательных сторон в своем герое. Оказывается, и простой человек способен подвергаться дурным моральным влияниям. Став королем, Том Кенти «любил свои роскошные наряды и заказывал себе новые. Он нашел, что четырехсот слуг недостаточно для его величия, и утроил их число. Лесть придворных звучала для его слуха сладкой музыкой».
И все же основной мотив «Принца и нищего» — величие народа, сила и мудрость рядовых людей.
Повесть «Принц и нищий» построена очень продуманно и остроумно с начала до конца. В ней можно найти много превосходных образцов твеновской изобретательности. Уже главная сюжетная пружина книги — обмен принца и нищего одеяниями, — предоставляет автору бесконечные возможности. А как блестяще разработана история с государственной печатью, которой Том щелкал орехи!
На подступах к «Приключениям Гекльберри Финна»
Рукопись начальных глав книги о Геке Финне все еще покрывалась пылью. Лишь на рубеже 70-х и 80-х годов Твен снова стал работать над романом. По-видимому, он тогда написал новые главы, но довести книгу до конца не сумел. Это произошло только несколько лет спустя, в 1883 году.
Повесть «Принц и нищий» — существенный этап в творчестве Марка Твена. Это произведение искусства, имеющее большую и самостоятельную художественную ценность. Вместе с тем работа над повестью помогла Твену подготовиться к завершению «Приключений Гекльберри Финна» — самого значительного его романа, шедевра, составившего целую эпоху в американской литературе.
Можно назвать еще несколько произведений — менее крупных по объему и значению, — которые тоже явились своего рода вехами на пути Твена к созданию книги о Геке с Миссисипи.
Есть данные, свидетельствующие о том, что несколько раньше 1880 года Твен начал писать пьесу о Томе и Геке, но вскоре же отказался от своего замысла. Отказался на время. Зимой 1883/84 года писатель снова работал над пьесой, в центре которой были те же герои. Рукопись пьесы еще не опубликована, и поэтому нельзя сказать, в какой мере этот материал был использован Твеном в его романе о Геке.
На пороге 80-х годов писатель приступил к созданию романа из жизни опустившихся обитателей какой-то деревушки на Миссисипи. Роман остался незавершенным, но некоторые его мотивы получили развитие в «Приключениях Гекльберри Финна».
Следует попутно заметить, что в 1884 году Твен также задумал написать роман о Сандвичевых (Гавайских) островах, в котором должны были найти отклик его впечатления от поездки туда в середине 60 -х годов. Твен хотел, в частности, показать в романе то мрачное, что было в жизни гавайцев в прошлом, а заодно и влияние на них «поверхностного христианства», возникшего на «развалинах» язычества.
В 1881 году на банкете Общества Новой Англии в городе Филадельфии Твен произнес речь, известную под названием «Плимутский камень и отцы-пилигримы». В этой речи, как и во многих других произведениях писателя, пустая клоунада сочетается с сатирой, зубоскальство с социальным обличением. Подобное смешение различных красок в данном случае объяснялось не только обычными для Твена идейно-художественными причинами. Юмористически мистифицируя своих слушателей, оратор хотел заставить их незаметно для себя проглотить горькую пилюлю.
Собравшиеся на банкет состоятельные люди торжественно отмечали очередную годовщину высадки своих предков-пуритан, «отцов-пилигримов» у Плимутского камня в декабре 1620 года. Твен довольно непочтительно говорит о пуританах, как бы ставя под сомнение самый повод для торжества. Он начинает,
