общий замысел?
Ответы на эти вопросы еще не даны. Все, что сегодня имеется в нашем распоряжении, — это три- четыре печатные страницы текста. Но в них заключено большое содержание.
По данным Фонера, известные нам два фрагмента из «запрещенной» книги были созданы в 1906– 1907 годах. И сразу же бросается в глаза близость мыслей, высказанных Твеном в первом фрагменте, к тем, которые выражены в «Военной молитве».
Снова перед нами человек, предупреждающий своих сограждан о недопустимости участия в захватнических войнах. «Вопреки всем нашим традициям, — говорит он, — мы затеваем теперь несправедливую и подлую войну, войну против беспомощного народа, войну, чья цель — гнусный грабеж. Вначале наши сограждане, сохраняя верность тем принципам, в которых они были воспитаны, выступали против нее. Но теперь они отступились от них и требуют совсем иного».
И дальше Твен в очередной раз обличает демагогов, которые, прячась под маской патриотизма, требуют от рядовых граждан, чтобы они поддерживали заведомо неправое дело. Лозунг «Наша страна и в правом и в неправом», брошенный американскими политиканами, — это, по словам писателя, только «пустая фраза, глупая фраза». Более того, она «оскорбительна для всей нации». Американская нация, настаивает Твен, «продала свою честь за звонкую фразу».
Второй фрагмент еще богаче содержанием. Автор характеризует нравственный облик страны, поддавшейся жажде захватов, в выражениях, исполненных сильнейшего гнева. «Великая республика», как он называет страну, о которой идет речь, — несомненно, имея в виду Соединенные Штаты Америки, — «прогнила до самой сердцевины».
И совершенно очевидно, что главная причина этого — империализм.
Никогда еще, пожалуй, Марк Твен не делал столь широких обобщений и не приходил к таким поистине убийственным выводам в отношении американской капиталистической цивилизации.
«Жажда захватов, — пишет он, — давным-давно сделала свое черное дело; топча беспомощных чужеземцев, республика, естественно, научилась с вялым равнодушием смотреть на попрание прав своих собственных граждан; толпы, рукоплескавшие подавлению чужих свобод, дожили до дня, когда им самим пришлось расплачиваться за эту ошибку. Правительство окончательно попало в руки сверхбогачей и их прихлебателей; избирательное право превратилось в простую машину, и они вертели им как хотели. Торгашеский дух заменил мораль, каждый стал лишь патриотом своего кармана».
Впрочем, писатель не ограничивается этой прозорливой констатацией. «Запрещенная» книга содержит предупреждение, что если страна пойдет дальше по наметившемуся пути, если сверхбогачи, плутократы, менялы станут еще более могущественными, то она, по сути дела, перестанет быть республикой.
В опубликованных фрагментах возникает образ правителя со склонностями, которые, выражаясь современным языком, можно охарактеризовать как фашистские. Некий хитрый и коварный человек из низов, сапожник, «муж рока», собирает армию и одерживает одну победу за другой над всеми, кто пытается помешать ему захватить власть. «Порядочные люди», истинные патриоты оказываются совершенно беспомощными. Вначале, надо полагать, сапожник выдает себя за противника менял, но затем «под шумок» сговаривается с ними. И вот сапожник наделяет менял «пышными титулами», а сам всходит «на трон Республики».
Именно к середине первого десятилетия XX века относятся и другие чрезвычайно резкие высказывания Твена об общем характере собственнического общества. Они запечатлены, в частности, в письмах священнику Твичелу.
И теперь Твен временами весьма дурно отзывается о всем «роде людском». Так, в одном письме тому же Твичелу — от конца 1904 года — он говорит: «Пора бы мне усвоить и запомнить, что нечестно и несправедливо винить род людской в каких бы то ни было его действиях и поступках. Ведь человек не сам себя создал, не он сотворил себя таким, каков он есть, он — просто механизм, орудие, действующее под влиянием внешних сил…» Что же это за силы? Продолжая развивать подобные воззрения, писатель сказал, например, о ненавидимом им Теодоре Рузвельте следующее: «…никакие его мысли, слова и поступки не заслуживают ни хвалы, ни осуждения, ибо он лишь беспомощная и безответственная кофейная мельница, приводимая в движение рукою господа бога».
На первый взгляд Твен в какой-то мере оправдывает матерого империалиста. Совершенно очевидно, однако, что он «защищает» Рузвельта точно так же, как раньше «защищал» Фанстона. Сарказм Твена проступает достаточно ясно. Возлагая вину за все и вся на «господа бога» (и это в письме священнику Твичелу), безбожник Твен, по сути дела, лишь выражает убеждение, что червоточиной охвачено общество в целом, а не только отдельные его представители.
Требовалось огромное мужество…
Письма Твена Твичелу появились в печати лишь через много лет после его смерти. Мы помним, что и «Военная молитва» и «запрещенная» книга при жизни их автора тоже не были напечатаны. Твен отдавал себе отчет в причинах этого. В свою записную книжку он занес страшные слова:
«Только мертвым позволено говорить правду».
«В Америке, как и повсюду, свобода слова — для мертвых».
Вместе с тем чувство вины, которое уже давно стало мучить писателя, все усиливалось. Одна из самых трагических заметок в его записных книжках гласит: «Меня бесконечно поражает, что весь мир не заполнен книгами, которые с презрением высмеивали бы эту жалкую жизнь, бессмысленную вселенную, жестокий и низкий род человеческий, всю эту нелепую смехотворную канитель. Странно, ведь каждый год миллионы умирают с этим чувством в душе. Почему я не пишу такую книгу? Потому что я должен содержать семью. Это единственная причина. Может быть, так рассуждали и другие?..»
Это было сказано в 1895 году. А двенадцать лет спустя Твен, в сердцах назвав всех людей трусами, добавил, что сам он возглавляет процессию трусов.
Писатель действительно не раз поддавался влиянию родных и друзей, рекомендовавших проявлять осторожность в критике религии и американских политических устоев, в споре с видными представителями правящего класса.
Среди буржуазных литераторов в последнее время появилась более чем сомнительная тенденция объяснять критическое отношение Твена к американской действительности, к людям только его «презрением» к… самому себе. Так, англо-американский поэт Томас Элиот, человек, ретроградные взгляды которого общеизвестны, не только выпячивает субъективную основу твеновского пессимизма, но и вообще бросает тень на моральный облик писателя. В предисловии к «Приключениям Гекльберри Финна» Элиот пишет: «Пессимизм, которому Твен дал волю в «Человеке, который совратил Гедлиберг» и в «Что такое человек?», не столько был порожден его наблюдениями над жизнью общества, сколько его ненавистью к самому себе за то, что он позволил обществу соблазнить и развратить себя…»
Элиот и его единомышленники решительно не правы. Нет, Твен не позволил обществу развратить себя.
Писатель далеко не всегда мирился с фактическим запретом, наложенным крупнейшими книжными издательствами США на самые острые его антиимпериалистические и антибуржуазные произведения. Он отдавал себе отчет в том, что упорное стремление сказать правду об империализме, о миссионерах и т. д. вызовет сокращение его доходов. И все же Твен жаждал «высказаться». Советы Твичела быть осмотрительным и скрывать свои взгляды вызывали у него протест. В одном письме Твена его другу Твичелу есть такие негодующие и благородные слова: «Вы — наставник и учитель людей, Джо, и на вас лежит великая ответственность перед молодыми и старыми; если вы учите свою паству, как учите меня, — из страха, что высказанное вслух мнение может нанести ущерб ей или какому-нибудь издателю, молчать и скрывать свои мысли, когда флаг родины покрывается бесчестием и позором, — как ответите вы за это перед собственной совестью? Вы сожалеете обо мне; в порядке взаимности я готов немного пожалеть вас».
