будет властвовать или трудиться, обрабатывать поля и любоваться цветами. Но в знаменитой «Беседе разочарованного» (ок. 2000 г. до Рождества Христова) человек отрекается от этого бессмертия гробниц, проклинает несовершенство жизни и объявляет заупокойный ритуал бессмысленным. Он зовет смерть как избавительницу от страданий, что бы ни ждало его за гробом.
В древневосточных религиях с начала II тысячелетия до Рождества Христова одновременно с мрачным пессимизмом мы видим первые проблески истинного бого-познания. Мы находим их уже в молитвах Египта, Индии и Вавилона. Среди развалин месопотамского города Ура — родины Авраама — была обнаружена надпись, прославляющая Единого Бога, Творца неба и земли, Защитника, Отца и Хранителя всей вселенной7.
В Египте была сделана попытка возвыситься над политеизмом и обратиться к поклонению Единому Богу. Попытка эта связана с именем знаменитого фараона-реформатора Эхнатона (1419-1400). Этот замечательный человек, которого не случайно называли «первым индивидуалистом в истории», пользуясь своей властью, ввел в Египте возвышенную религию единого бога Атона, символом которого стало изображение солнечного диска с лучами, оканчивающимися руками. Юный царь с энтузиазмом, достойным пророка, стал проводить свою реформу; над страной звероподобных богов пронеслось новое веяние. Эхнатон мечтал разрушить закоснелые ритуальные формы и традиции, предоставить свободу творчеству и религиозному вдохновению; он хотел возвысить женщину и изменить патриархальный уклад египетской семьи. Наступил величайший расцвет египетского искусства; великие художники Юти, Бек, Тутмос создавали непревзойденные шедевры живописи и скульптуры. Сам царь слагал поэтические гимны в честь Ато-на, близкие по форме и по духу к библейским псалмам8. Он сам был жрецом Единого Бога, его избранником и пророком. Имена старых богов предавались забвению и стирались со стен храмов.
Но могущественное фиванское жречество немедленно после преждевременной кончины фараона- реформатора приложило все усилия для того, чтобы искоренить новую веру. Эхнатон был объявлен «еретиком», и таким образом религия Атона не пережила своего основателя. Старые традиционные формы восторжествовали над новыми прозрениями: Эхнатон уподобился птице, поющей задолго до восхода солнца. Но русло истинного богопознания в Египте уже не высыхало.
В последние годы своего правления Эх-натон получал тревожные письма от своих вассалов из Ханаана, в которых сообщалось об усилении напора кочевников, так называемых «хабири». Одному из племен этих воинственных пришельцев было суждено пронести через историю факел истинного единобожия.
В середине I тысячелетия до Рождества Христова в религиозной истории мира наступает большой перелом. От Китая до Эллады, в центрах самых различных культур выступают пророки, учители и мыслители, провозвестники той стороны Вселенской Истины, которая им открылась. Это движение, начатое против магического ритуализма, не достигло полной победы, однако оно подготовило ту духовную среду, в которой стало возможным восприятие христианства.
В некоторых случаях религиозные учители и мудрецы пытались не просто отвергнуть старый ритуализм, а переосмыслить его. Так, в Китае Конфуций, провозглашая необходимость обрядов и почитания предков, стремился в то же время придать ритуалу этико-социальный смысл, в противовес магическому.
Умственному взору другого китайского мудреца, Лао-Цзы, предносилась вечная и неизменная Субстанция — «Дао». Она неопределима и таинственна, ее можно считать Матерью вселенной, она — основа всех вещей. Истинный мудрец должен уподобиться Дао. Он должен освободиться от желаний, не должен искать правды далеко; он познает ее, погружаясь в себя в блаженном созерцании.
В Индии пришельцы арьи (арийцы) принесли с собой религию, близкую к древнему единобожию. Гимны Риг-Веды поражают своей глубиной и возвышенностью. Молитвы, обращенные к богу неба Варуне, могут быть поставлены в один ряд с величайшими произведениями мировой религиозной поэзии. Древнее же население Индии исповедовало ярко выраженный политеизм. От смешения этих двух религий возник «индуизм», который населил мир несметным количеством многообразных божеств и духов. Эти духи и боги создавали иллюзию того, что мы называем материальным миром, и в то же время сами были лишь воплощениями единого Мирового Начала — Брахмы, или Атмана. Это Начало, подобно Дао, непознаваемо. Только через отказ от чувственных представлений и образов, через аскетизм, можно к нему приблизиться.
В «Упанишадах» индийская мысль приблизилась к той великой истине, что глубинная сущность Божественного Естества не поддается никаким рассудочным определениям, кроме отрицательных, наш язык бессилен определить Божественную Сущность. Эта мысль имелась и в античном богословии и была развита в богословии христианском, получив наиболее яркое выражение у Дионисия Ареопагита, каппадокийцев, Максима Исповедника и Григория Паламы.
В той же Индии Сидхарта Гаутама, прозванный Буддой, то есть Просветленным (ок. 560 — ок. 480), пораженный зрелищем царивших в мире зла и страданий и поставивший перед собой задачу разрешения острых и волнующих вопросов — где правда и справедливость? в чем истина и смысл жизни? какому Богу молиться, на какие обетования надеяться? — после долгих лет исканий и раздумий выступил с проповедью своего учения, возвещавшего «четыре всемирных истины»: в мире царят зло и страдание; причина их в неудовлетворенности человеческих желаний; лишь пресечение желаний может спасти от страданий; истинный путь к блаженству — это избавление от желаний.
Учение Будды ценно не призывом к пресечению желаний, а своим отрицанием социального неравенства, призывом к милосердию и миру, своим гуманным отношением даже к бессловесным.
Одновременно с Буддой в Персии выступил Зороастр, или Заратустра (650-570), который остро ощущал непрерывную борьбу зла и добра в мире и поэтому учил о существовании двух полярных богов: Ормузда — бога света и добра, и Аримана — бога тьмы и зла. Человек должен содействовать Ормузду в его извечной брани против Аримана; в этом — его, человека, высшее призвание. Таким образом, мы видим у Зороастра понимание Бога как активного, действенного благого Начала, как Высшего Добра. Но то, что он уравнивал силы добра и зла, делало его учение несовершенным.
Среди мировых учителей, выступавших в последнем тысячелетии до Рождества
Христова, исключительное место принадлежит мыслителям Эллады. С пафосом, который можно, пожалуй, сравнить только с пафосом библейских пророков, такие философы как Ксенофан и Гераклит Эфесский обрушивались на примитивный политеизм народных верований. Отвергнув эти верования, философы Греции обратились к поискам той Вечной Основы, которая зиждет космос. Восприняв из Египта и Вавилона математику и астрономию, греческая наука быстро развивалась, и перед взором человека вместо прежнего крошечного мирка возникала огромная и разумно-математически устроенная Вселенная. Поэтому философы не могли более ограничиваться простым отрицанием богов или утверждением, что хаос атомов, огня или воды родил мир. Гераклит один из первых заговорил о мировом Разу-ме-Логосе — зиждителе и двигателе всего. Логос слит с природой, но, в отличие от ее текучести и многообразия, он неподвижен и постоянен. В поисках Абсолютного еще дальше пошел Анаксагор (500-428). Он уже отделял Мировой Разум от Природы, которая, по его словам, сама по себе навсегда осталась бы хаосом. Своей вершины религиознофилософская мысль древней Греции достигает в учении Платона (42*7-347).
По Платону, высшая цель и назначение человека — это восхождение его духа по ступеням познания от мира призраков к миру Истинного Бытия, миру идей. Это приобщение к идеальному миру, согласно Платону, возможно лишь потому, что мы сопричаст-ны Вечной Высшей Идее, которая создает космос. Она, то есть Бог, превыше всякого бытия, превыше рассудочного мышления. Душа человека — дитя Бога, она приходит из горнего мира и туда возвращается после смерти тела.
Если для брахманизма или буддизма путь спасения заключался в презрении жизни, в аскетизме, то для Платона и других греческих философов он заключался в познании, в мышлении, в науке. «Без знания геометрии не входи», — гласила предостерегающая надпись над входом в школу метафизики. Погружение в мир математических закономерностей, изучение вечного круговорота мироздания есть, с точки зрения эллинского философа, дело благочестия, истинное богослужение. Благодаря этому греческая религиозная мысль навсегда ограничила сферу своего влияния кружками и академиями. В ней не было той теплоты и любви, которая светилась в гимнах Эхнатона и в стихах индийской Риг-Веды. Эта мистика была, подобно
