молитвенное размышление приедается, а богослужение тяготит. В этот решающий момент молитвенной жизни многие отступают, ибо вместо Бога находят один только мрак. Истинное созерцание зарождается в пустынном и безводном краю, но всякий забредший туда получает, по мнению Мертона, верный знак - казалось бы, всё потеряв, он ощущает, что нечто приобрел, что Бог действует в нем несмотря ни на что. Пустыня делается местом очищения.
Тот, кого необъяснимо, но властно влечет в пустыню и мрак, находится в преддверии созерцания. Ему иногда кажется, что Бог оставил его, и он вопрошает о смысле и цене собственной жизни, или - как писали Камю и Сартр - заглядывает в экзистенциальную бездну. Но христианину вовсе не надо смиряться с абсурдностью бытия в абсурдном мире. Ему достаточно совершенно забыть о себе и начать молиться по- настоящему. Видя, что Бог живет в нем, христианин больше не думает о том, что его любит какой-то далекий Создатель.
Пребывая во мраке, человек вдруг понимает, что нашел живого Бога, «что именно в этом непроницаемом мраке он обладает Богом так полно, как только возможно в этой жизни... он видит, что глубокую ночь сменяет день, а его вера делается зрячей»[32]. В созерцании человек исчезает в Боге - «остается один только Бог»[33]. Во мраке он приобщается к Богу, ищет Бога и находит, не находя, «знает, не зная, а вернее - поднимаясь над знанием и незнанием»[34]. Опустошив себя, человек находит Бога, Который Сам оказывается «пустотой», «небытием», потому что совершенно неотмирен и в то же время пребывает в мире. Бог выше всякого человеческого разумения. Великие христианские мистики, традицию которых Мертон наследует, тоже говорили о Боге как о «ничто». Бог бесконечен и поэтому находится за пределами всякого «что», за пределами всего умопостигаемого, воспринимаемого и выразимого. Как писал Мертон, «совершенная пустота превосходит всё сущее, но во всём пребывает, в ней сокрыто истинное бытие»[35].
Находя в созерцании Бога, человек обретает и свое истинное «я». Он видит, что Бог обитает в его самой сокровенной глубине и открывается ему как любовь. Опустошая себя, человек начинает любить Бога ради Него Самого, становится одним целым с Ним в любви, он «любит и знает, что любит и любим ответной любовью»[36]. Любовь и сила Духа Святого преображают человека, приобщают к Христу. «Созерцание - это полнота христоподобия души», - писал Мертон[37]. Став чадом Божиим, человек начинает жить жизнью Христа, с Которым он становится един в совершенно бескорыстной любви. Живя в созерцании и единстве с Богом, человек и в своих действиях несет больше любви, чем прежде. Он любит Бога, Которого не видит, и ближних, которых видит[38], и выражает свою любовь в делах. Всё это Мертон познал опытно, когда был наставником послушников, молодых людей, только что пришедших из мира, напичканного техникой, раздираемого враждой, помешанного на том, как выжить после ядерной войны. Многим из них Мертон помог выйти из душевного и духовного тупика.
Внутреннее созерцание и внешнее действие, казалось бы, никак не связаны. Но Мертон думал иначе, и именно поэтому его книги актуальны до сих пор. Он считал, что созерцание и действие с любовью к ближним - две стороны любви к Богу: «Созерцание и действие становятся теперь одним целым, единой жизнью, двумя сторонами одного и того же. Действие - это любовь, направленная вовне, к другим людям, а созерцание - любовь, обращенная внутрь, к ее Божественному источнику» [39].
Временами Мертон шел дальше и говорил не просто о связи созерцания и действия, а о их нерасторжимом единстве. Все наши действия должны рождаться из молитвенного единения с Богом. Чем теснее это единение, тем больше у нас сил, чтобы действовать. Мертон считал, что действовать по- настоящему можно, только обретя себя в Боге через молитву. «Единение с Богом в действии немыслимо без единения с Ним в молитве»[40], - писал он. В созерцании человек не отвергает свою человечность, а углубляет ее. Созерцание открывает путь к самопознанию, дает свободу и целостность, способность любить и действовать искренне, ничего не выгадывая для себя. Мертон сравнивал действие с рекой, а созерцание - с ее истоком. Как исток дает начало реке, так и созерцание должно пронизывать и питать все сферы человеческой жизни, включая обыденные и преходящие.
В своих книгах о молитве Мертон давал ответы на вопросы, которые беспокоят людей до сих пор. В свое время он, прекрасно владея святоотеческой мистикой и антропологией, помогал и самому себе, и своим послушникам, молодым людям конца 50-х - начала 60-х годов XX века. Проблема современности, считал Мертон, в том, что человек перестал быть самим собой, оказался отчужден, отторгнут от своей внутренней сути. Да и всё современное общество, не важно - капиталистическое оно или коммунистическое, зашло в тупик. Стремясь всех уравнять, оно подавляет человека, лишает его уединения, в котором только и можно найти свое истинное «я». Когда же человек - добровольно или в силу обстоятельств - оказывается в одиночестве, он впадает в отчаяние от мыслей о смерти и страха перед лицом бессмысленной, как ему кажется, жизни.
В свое время Мертон столкнулся с тем, как внутренне незрелы были те, кто, покидая напичканный техникой мир, поступали в монастырь. Новичков тяготила тишина. Они теряли почву под ногами[41], но Мертон видел в их растерянности положительную сторону. Ему были близки идеи Франкла об экзистенциальной пустоте и смысле жизни [42]: теряя привычную опору внутри себя, человек может найти Бога, а потом и самого себя. Мертон говорил, что гнетущий человека страх преодолим - нужно только понять, что свое истинное «я» мы находим, затерявшись в Боге. Он писал: «Монах обретает свою внутреннюю суть и суть всего мира на последней глубине, в самой сердцевине, там, где, кажется, разверзается пропасть отчаяния. Он всерьез сталкивается с отчаянием и отвергает его, подобно тому как у Камю человек сталкивается с «абсурдом» и преодолевает его своей свободой»[43].
Эти слова, конечно же, относятся не только к монахам. Каждый из нас, заглянув внутрь себя, может увидеть, что внутри него есть бездна, которую способен заполнить только Бог. Для Мертона гнетущая человека тревога - не признак неблагополучия, а стимул к преодолению боли, росту, развитию. Человек должен повернуться лицом к тревоге, растерянности и ненужности, «посреди зимы обнаружить в себе неукротимую весну»[44].
Мертон писал о духовности, преображающей человека изнутри и противостоящей культу техники и внешней активности, который рождает отчуждение. Внутреннее предшествует внешнему, и когда человек в созерцании научается «быть», его действия рождаются из глубин, где он един с Богом, а не из его «эго». Мертон настаивал на том, что людям необходимо уединение, в котором они преодолевали бы отчуждение и заново открывали в себе образ и подобие Божие.
Путь к Богу, считал Мертон, лежит через мрак, потерю привычных ориентиров, через то, что психологи называют экзистенциальным страхом и тревогой перед лицом абсурдности бытия. Созерцание здесь играет двоякую роль: во-первых, приводит человека к самому себе, помогая отбросить всё лишнее, чтобы вступить во мрак в поисках Бога; а во-вторых - ведет человека во мраке, дает ему устремляться к Богу с полным к Нему доверием и любовью и обретать Его в глубинах своего внутреннего бытия. Когда человек в созерцании встречает Бога любви, бесконечная любовь Божия изливается на него, и он являет ее в милосердии и служении ближним. Как писал Иоанн Руйсбрук, «Бог действует в нас изнутри наружу»[45]. Мертон думал так же. Он был уверен, что, обретая Бога в созерцании, человек преображается, делается воистину чадом Божиим, вся жизнь и все действия которого отражают Христа, как в зеркале.
Мертон никого не поучал. Он просто молился сам и писал о своем опыте. Его книги - своего рода путеводитель в его собственном путешествии, а «всякий путешественник знает, что карта - это еще не сам путь»[46]. Мертон понимал, что молитве не учат - ее постигают опытно. «Единственный способ познать радость созерцания - это пережить ее самому»[47].
Мертон много дал богословию и духовности ХХ века. Он настаивал на том, что обретение человеком Бога тесно связано с обретением им своего истинного «я». «Здравое антропологическое основание делает учение Мертона о молитве исключительно значимым»[48]. Наследуя христианскую апофатическую традицию, Мертон заново ее выразил. Он сделал ее понятней людям своего времени, облегчив им поиск Бога и самих себя. «Скажем без преувеличения, в недавнем прошлом
