другим членом союза — журналистом Константином Павловичем Бельговским. Аверченко был на восемнадцать лет старше своего нового друга и поэтому ласково называл его «Косточкой». В архиве писателя хранится портрет Бельговского с трогательной надписью: «Милому хорошему другу Аркадию Тимофеевичу, на память о Праге, пражских приключениях, вечерах в „Золотой Гуси“… общих радостях (слава богу, их было много) и общих горестях (одна — но большая — Л. Жукова). На память о всём хорошем от Косточки»[88].
Бельговский помогал Аверченко и его труппе в организации первого выступления в Праге, которое состоялось 3 июля 1922 года в Сметановом зале Обецкого дома. Отзыв об этом вечере тоже писал Бельговский: «Я едва ли ошибусь, если скажу, что одним из наиболее ярких событий в Пражской жизни за последний месяц был приезд в Прагу короля русского смеха Аркадия Аверченко. Несмотря на мертвый летний сезон, несмотря на то, что половина пражан разъехалась по дачам, а другая половина проводит дни у воды на обмелевшей Влтаве, Аркадий Аверченко сумел приковать к себе всеобщее внимание, завоевать всю прессу от социалистической до национальной и — о, небывалое явление в июле, — наполнить один из самых больших пражских залов — Сметанов своими почитателями и поклонниками. С приездом Аркадия Аверченко мягкий русский смех зазвучал в Праге и увлек, развеселил не только русских, но и чехов, заставил просветлеть хмурые озабоченные лица, забыть все печальное в текущей невеселой жизни, отойти в сторону от повседневщины» (Бельговский К. П. Победа русского смеха // Русь. 1922. 5 июля).
Пражане помнили, что Аркадий Аверченко сказал вскоре после приезда в интервью газете «Prager Presse»: «Я вам скажу по секрету — (этого не надо опубликовывать): я прямо-таки влюбился в Прагу, но я не признаю любви без взаимности. И пока Прага не высказалась в отношении меня — я скрою свое чувство в глубине сердца». Пражане это помнили — и «высказались» положительно. Любовь стала взаимной.
Аверченко отблагодарил своих чешских поклонников целым рядом очень теплых рассказов. Ему здесь нравилось все: и то, что берегут старину («Прага»), и то, что местные жители деликатны, нравственны и воспитанны («Чехи»). Изображал писатель и курьезы, происходящие с бывшим «русским федеративным беднягой», прорвавшимся в чехословацкий «рай» из «Совдепии». Так, герой его рассказа «Русский беженец в Праге» (1922), Андрюша Перескокин, одичавший и оголодавший, никак не может понять, что он оказался в стране, где все есть и ничего не нужно запасать впрок! Перескокин покупает 20 фунтов бечевки («Купил на всякий случай. У нас ведь в Москве бечевок совсем нет»), антисоветские газеты («Эй, мальчик, что несешь? Газеты. Это не советские? Ну, дай тогда десять штук. Что, одинаковые? Это, брат, неважно, зато всю правду узнаю. Все десять и прочту»). Далее герой прогрессирует: «Я увидел его едущим по одной из окраинных улиц Праги на возу с сеном (купил Андрюша сено очень дешево, совсем даром); в одной руке Андрюша держал жареного гуся (ошеломляющая дешевизна — сто крон!), в другой руке бутылку водки (а у нас в Совдепии за водку — расстрел!). Сидя на возу с сеном, Андрюша лихорадочно пожирал гуся, запивал — водкой прямо из горлышка, а в промежутках между жевательным и глотательным процессом на всю улицу горланил „Боже, царя храни!“». Окончилась эта история печально: «Сняли Андрюшу с сена… Повели… И сидит он теперь в компании Наполеона Бонапарта, стеклянного человека и человека-петуха. <…> Андрюша уже приторговался к нему… Ведь в Совдепии петухов давно не видели…»
В Праге у Аркадия Аверченко сами собой наладились связи и завязалась дружески-деловая переписка с бывшими коллегами, оказавшимися кто где.
Критик Петр Пильский (один из «оруженосцев» Александра Куприна) работал в газете «Последние известия» в Ревеле (Таллине). Он просил Аверченко присылать фельетоны и однажды честно предупредил, что материальные дела туговаты и ни на какой крупный аванс тот может не рассчитывать. Аркадий Тимофеевич обиделся на подозрение в корысти и ответил: «Письмо твое я получил, но что я мог ответить, если в главном месте своего письма ты тихо и плавно сошел с ума. Будь я еще около тебя ну… пощупал бы лоб, компресс приложил, что ли. А что можно сделать на расстоянии? Ты, конечно, с захватывающим интересом ждешь: что же это за место письма такое? А место это вот какое (ах, ты ли это писал?): „Разумеется, о том, чтобы выслать тебе большой аванс, не может быть и речи“. Скажи: друг ты мне или нет? Как же у тебя повернулась рука написать такое? Да где же это видано, чтобы человека с моим роскошным положением и телосложением приглашали, как полубелую кухарку? <…> Эх, брат, горько мне!» (Пильский П. М. Затуманившийся мир. Рига, 1929).
Некоторые недоразумения финансового плана существовали у Аверченко и с крупной рижской газетой «Сегодня», которую редактировал его киевский знакомый М. С. Мильруд. В ответ на невыплату гонорара Аверченко мог прислать в редакцию ? фельетона.
Самую активную переписку Аркадий Тимофеевич вел с сатириконцем Аркадием Буховым, который жил в Прибалтике. В 1918 году Бухов выехал на гастроли (Вильнюс, Минск, Белосток, Гродно) и оказался на территории, контролируемой белополяками. Приехав в Ковно (Каунас), он поселился в этом городе, ставшем столицей независимой Литвы. Здесь Бухов издавал и редактировал русскую газету «Эхо», с которой Аверченко сотрудничал еще с 1920 года. Сейчас, когда он обосновался в Праге, их переписка с Буховым стала регулярной.
Корреспонденции Бухова Аверченко хранил, поэтому они представлены в его архиве. Что же касается Бухова, то, возвращаясь в СССР, он не прихватил с собой письма друга-сатириконца, компрометирующие его. Они уцелели в архиве литовского поэта, общественного и политического деятеля Людаса Гиры (Рукописный отдел Библиотеки Академии наук Литвы. Ф. 96–285)[89].
Переписка двух Аркадиев — Бухова и Аверченко — блестящий образец юмористического эпистолярного жанра. Особенно остроумными оба становились в дружеской перепалке, которая часто возникала из-за задержки Буховым гонораров. Когда Аверченко обижался, Бухов оправдывался: «Чего ты ко мне придрался? Когда-то ты на меня накинулся, что я, как старая дева, обидчив. А ты? Ты ведешь прежнюю жизнь: 2 часа попишешь, а 16 жуируешь, я же с утра до ночи работаю безо всяких… Не выслал вовремя денег — что ты из этого создал, говнюк, такую трагедию? Сволочь ты, а не Аверченко»[90].
Заметим, что на Бухова обижался не один Аверченко. Тэффи, к примеру, писала ему:
«Многоуважаемый Аркадий Сергеевич.
Я и все мои литературные друзья глубоко возмущены Вашим неприличным отношением к сотрудникам, в частности, ко мне. Вы сами просили меня писать у Вас (сами понимаете — радости мало блистать в Ковенском листке!) и не только не высылаете гонорара, но даже не отвечаете на письма. Самое скромное количество вежливости требовало бы от Вас хоть извиниться, что не можете заплатить гонорара. Будьте любезны ответить на это письмо и объяснить Ваше поведение.
Н. Тэффи»[91].
Бухов перессорился со всеми бывшими коллегами и вынужден был постоянно извиняться. Иногда ему приходилось прибегать к проверенному средству — атаке вместо защиты. Вот как это выглядело:
«Ковно, 9/VII <1923> Ученик четвертого класса Аркадий Бухов
Классное сочинение на тему
„Почему Аркадий Тимофеевич Аверченко — стерва“. План:
1). Внешние черты:
a). Отсутствие постоянного адреса и скакание с места на место;
b). Посылка перепечаток вместо оригинального материала;
c). Посылка в ежедневную газету пьесок.
2). Внутренние черты:
a). Вонючая обидчивость;
b). Забывание других тем, кроме антибольшевистских;
c). Нарастание стародавнего (так! — В. М.) характера;
d). Приливание мочи в голову;
e). Непочтительность к друзьям;
i). Невысылка обещанных книг их авторам.
3). Заключение.
Посылка залежалого материала скопом, вместо нормальной регулярной работы — как одно из типичных качеств, плохо рекомендующих г. Аверченко как человека и автора.
См. 5 (пять) Отлично! Арк. Бухов (подпись)»[92].
