на собрание, надели паранджу.
Был яркий солнечный полдень. Затопленная буйной зеленью садов, которую не могли удержать никакие стены, устланная изумрудной травой улица Ширин-Таша, казалось, смеялась и радовалась: до того все кругом было красиво, молодо, жизнерадостно.
Только женские глаза, закрытые черной паутиной чачвана, были лишены возможности видеть мир таким, как он есть, радоваться его неувядаемой красоте.
Женщины даже не шли по середине улицы. Они робко, как бы крадучись, пробирались около стен, и только у чайханы выходили на солнечный свет.
Боязливо прошуршав паранджой около помоста, на котором сидели командиры, они, как вспугнутые большие птицы, торопливо ныряли в двери чайханы.
— Все женщины Ширин-Таша собрались в чайхане по вашему приказанию, высокий командир, — почтительно доложил Кольчугину Абдусалямбек, склонившись перед комполка в низком поклоне.
— Все, говоришь? Все до одной? — переспросил Кольчугин. — Смотри, ты отвечать будешь, если при осмотре домов будут какие-нибудь осложнения.
— Все будет хорошо, — заверил Кольчугина Абдусалямбек. — Дома сидят одни мужчины. Они покажут красным воинам все без утайки. — И, помолчав, добавил: — Кара-Сакалу не укрыться от красных воинов в нашем селении.
В последних словах председателя Совета Кольчугин почувствовал затаенное злорадство, но, не обращая на это внимания, наклонился к Кадырову и что-то прошептал ему на ухо.
Кадыров удивленно вскинул голову и несколько секунд рассматривал Кольчугина широко раскрытыми глазами.
— А как же ты будешь?.. — начал он, и, вдруг поняв что-то, громко захохотал. — Ай! Как хорошо получится!
— А ты что думал? — с трудом сдерживая улыбку, ответил Кольчугин. — Действуй.
Кадыров быстро соскочил с помоста, сел на коня и умчался. Довольный, что все идет хорошо и что русский командир, видимо, удовлетворен его распорядительностью, Абдусалямбек удобно расположился на помосте и занялся поданным ему новым чайником чая.
— Товарищ Мирсаидов, — обратился Кольчугин к возвратившемуся вслед за Абдусалямбеком председателю Союза бедноты, — вы говорили, что ваши люди настороже. Они увидят, если Кара-Сакал появится на улицах Ширин-Таша, и известят нас? Правда это? Можем мы на них надеяться?
— Можете надеяться, командир, — уверенно ответил старый кузнец. — Если этот шакал появится где-либо в селении, нас сразу же известят.
Между тем у самой чайханы спешилась приведенная Кадыровым полусотня. Бойцы небольшими группами расположились на отдых. К ним стали подсаживаться завернувшие в чайхану узбеки-крестьяне. Чайханщик забегал с чайниками, обслуживая неожиданных гостей. На первый взгляд бойцы просто отдыхали около чайханы. Однако всякий, кто попытался бы выйти через дверь или выскочить в окно чайханы, неминуемо попадал прямо в руки красных конников.
Увидев, что вместо обыска домов красноармейцы спокойно расположились на отдых вокруг чайханы, Абдусалямбек так и застыл на месте с пиалой, не донесенной до рта. На его лице отразилось полное замешательство и страшный испуг.
— Все в порядке! — снова коротко доложил Кадыров Кольчугину. — Пошли.
— А как же обыск?! — забеспокоился Абдусалямбек. — Ведь в каждом доме мужчины ожидают тех, кто придет осматривать дома.
— Ничего. Пусть подождут, — беззаботно отмахнулся Кольчугин. — Мы пока с женщинами поговорим, а потом уж и по домам пойдем. Ну, пора начинать, — кивнув головой Кадырову, поднялся с ковра Кольчугин и, многозначительно посмотрев на Мирсаидова, указал ему глазами на Абдусалямбека.
Поняв молчаливый приказ комполка, старый кузнец утвердительно кивнул головой. Отойдя на несколько шагов от помоста, он пошептался о чем-то со своими товарищами. В довершение всего кузнец крепко сжал кулак и изобразил жестом, как будто держит кого-то за шиворот. Уверенный в том, что беднота не выпустит Абдусалямбека, кузнец двинулся вслед за командирами.
Кольчугин и Кадыров в сопровождении Саттара вошли в чайхану.
Это была огромная продолговатая очень высокая комната шагов на сорок в длину и около двадцати в ширину. С трех сторон вдоль стен чайханы тянулись широкие дощатые помосты, застланные коврами. С левой от входа стороны помоста не было. Здесь тускло поблескивали желтыми тушами два огромных самовара, ведер по десять-пятнадцать каждый. На узком длинном столе стояли несколько десятков чайников и стопки пиал.
Женщины, несмотря на то, что их было не менее трехсот, занимали незначительную часть чайханы. Они вплотную одна к другой сидели на двух помостах, повернувшись к входу спиной. Только некоторые из них решились приподнять чачван — волосяную сетку паранджи. Остальные же и здесь остались сидеть с черными жесткими забралами на лицах.
Около самоваров стоял зобатый чайханщик, неодобрительно посматривая на женщин.
Едва лишь Кольчугин и Кадыров вошли в двери, как негромкий женский шепот, наполнявший чайхану, мгновенно стих. Женщины, приподнявшие волосяные сетки, снова торопились опустить их на лица.
— Здравствуйте, дорогие сестры, — громко поздоровался Кольчугин с женщинами.
Ему никто не ответил. И все же Кольчугин чутьем понял, что женщины молчат лишь потому, что растерялись. Не угрозу, а робкое доброжелательство почувствовал командир в молчании женщин, повернувшихся к нему черными панцирями чачванов.
— Ведь, наверное, добрая половина из них могла бы быть комсомолками, — по-русски проговорил он, обращаясь к Кадырову.
— Будут, — коротко ответил тот.
— Скоро будут, — уточнил Саттар. — Вот увидишь, командир, скоро будут!
— Ну, что ж, — улыбнулся Кольчугин, — открывай митинг, бедняцкий вожак.
Саттар на мгновение заколебался, но, быстро подавив в себе минутную робость, поднялся на свободную часть помоста и обратился к женщинам.
— Сестры! — начал он негромко, срывающимся, как у всякого, впервые выступающего с речью, голосом. — Сегодня у нас праздник. Красная Армия разбила Кара-Сакала. Сейчас, сестры, будет говорить красный командир, русский командир. Он скажет правильные слова. Послушаем его, сестры! Я сказал все!
И, окончательно смутившись, Саттар быстро соскочил с помоста. Кольчугин занял его место.
Сухощавая коренастая фигура, затянутая в ремни и от этого особенно четкая и энергичная, привлекла к себе внимание всех пришедших на митинг женщин. Кольчугин знал, что сквозь сетки паранджи на него устремлены сотни глаз. По-разному смотрели на краскома эти глаза. Большинство с надеждой и одобрением, многие недоверчиво, а некоторые с ненавистью. Но никто не смотрел на русского командира равнодушно.
Кольчугин одернул гимнастерку и, глубоко вздохнув, набрал в грудь воздуха. Он чувствовал, что волнуется.
«Это, пожалуй, потруднее, чем в сабельную атаку ходить, — пронеслось в голове комполка. — Удастся ли мне их убедить? Помогут ли они мне? Вдруг побоятся! Откажутся!» Подавив противное чувство робости, Кольчугин подумал: «От меня самого зависит. Сумею убедить — помогут. Значит, надо суметь убедить».
— Дорогие сестры! Разрешите передать вам горячий привет от красноармейцев-буденновцев! — заговорил он по узбекски.
После робкого выступления Саттара голос привыкшего к громким командам Кольчугина гремел в чайхане. Передав привет, Кольчугин на мгновение остановился. Легкий шелест доброжелательного шепота пробежал по толпе.
— Дорогие сестры! — продолжал комполка. — Сегодня мы уничтожили банду курбаши Кара-Сакала. Вы не раз слышали про Кара-Сакала. Это он в селе Дархан приказал убить камнями двух женщин, снявших паранджу. Это он замучил русскую девушку-врача, приехавшую в селение Бустон, чтобы лечить таких же,
