Началось долгожданное лето, но погода никак не налаживалась. Всю первую половину июня дул холодный балтийский ветер. Ветер смешивался с мелким дождем. Люди ходили в пальто. Женщины не расставались с зонтами.
Приближался выпускной вечер. Он был назначен на субботу.
Юноши явились на него торжественные, немного взволнованные. На всех были галстуки. Даже те, у кого еще ничего не росло, побрили свои подбородки.
Девушки надели нарядные светлые платья и туфли на высоких каблуках.
По коридорам ходили в обнимку. На лестницах десятиклассники впервые открыто курили. Педагоги проходили мимо, ничего не говорили, только укоризненно покачивали головами.
С нескрываемой завистью смотрели на эти вольности те, кому предстояло провести здесь еще один-два года.
В классе рисования, превращенном в буфет, официально продавали пиво. Сюда то и дело затаскивали кого-нибудь из преподавателей, угощали, поднимали граненые стаканы в знак благодарности и с пожеланиями всего хорошего впереди.
Даже самые заядлые, самые «вредные» учителя в этот вечер были просты и доступны.
Забыли прежние обиды, ссоры…
Художница Ольга Леопольдовна, пожилая, в старомодном чеховском пенсне со шнурком и со старомодной прической, та самая, которую называли «Задумано недурно» и на уроках которой больше всего шумели, сказала Володьке:
— Ну, Ребриков, надеюсь лет через пять читать ваше имя на афишах!
Володька покраснел и ответил:
— Спасибо.
Ему вдруг стало не по себе. Ведь он, пожалуй, хуже всех вел себя на занятиях у этой доброй женщины, доводя ее порой чуть не до слез. Ему даже захотелось извиниться сейчас перед ней, попросить прощения, сказать, что это делалось не со зла. Но это было бы глупо, и он промолчал.
После вручения аттестатов был концерт.
Нина играла «Времена года» Чайковского. Она прощалась со школой, в которой прошло ее детство, и, пожалуй, сегодня играла еще лучше, чем когда-либо.
В зале сидели отцы, матери, старшие братья. Они тоже когда-то учились в школе, некоторые в этой же, и Нина хотела своей игрой напомнить им о тех безвозвратно ушедших счастливых днях.
То и дело она украдкой поглядывала в глубину зала на светящуюся полоску дверей. Она ждала того, кого не видела уже год. Сегодня утром, по телефону, он обещал прийти и поздравить ее с окончанием школы.
По просьбе директора на выпускном вечере согласилась выступить и ее мать. С пришедшим вместе с ней актером она играла веселую комедийную сценку. В зале громко смеялись и дружно аплодировали.
Когда выступала Нелли Ивановна, Нина сидела в третьем ряду. Невольно она оборачивалась на дверь и боялась, что сейчас может произойти свидание, о котором не подозревают ни мать, ни отец.
Но встреча не состоялась. Латуниц не пришел.
После концерта были танцы. Стулья отодвинули к стенам. Возле эстрады, раскинув холщовые пюпитры, разместился духовой оркестр подшефной воинской части. Оркестр играл громкие марши, нежные вальсы, лихие мазурки. Трубные звуки и глухое уханье барабана рвались на улицу, и прохожие останавливались, поднимали головы и улыбались.
Ребриков не танцевал. Он вообще считал, что танцы — занятие пустое. Он гулял по коридорам, много курил, — больше для вида, чем по необходимости. Подтрунивал над Чернецовым, который ни на шаг не отходил от Майи Плят, над Рокотовым, который бродил по школьным коридорам, дожевывая бутерброды с ветчиной.
Проходя мимо буфета, Володька видел, что компания девушек обступила свою любимицу Марию Кондратьевну и та, в порыве старушечьей откровенности, шутливо предсказывала им будущее.
Девушки слушали взволнованно, с замиранием сердца.
— Ну а я? — спросила, порозовев, Нина.
— Вы? — ответила Мария Кондратьевна, внимательно на нее посмотрев сквозь очки. — О, у вас большое и интересное будущее, но придете вы к нему не сразу!
Еще более смутившись, Нина не знала, что ей ответить, а Ребриков саркастически улыбнулся, хотел по привычке съязвить, но раздумал и решил не ввязываться.
В перерыве между танцами работала «почта». Неожиданно Володька получил записку: «Ребриков, я желала бы с тобой учиться еще пять лет. X». Володька стал рассматривать почерк, но понять ничего не мог. Написано было печатными буквами. Ребриков решил, что это чья-то шутка. Но все же ему было приятно, и он спрятал записку в боковой карман.
Вскоре Володьку отыскал Лева Берман.
— Пойдем, — сказал Лева, — есть важное дело…
Он повел его наверх, на четвертый этаж. В коридоре уже горел кем-то зажженный свет. Возле кабинета физики стояла группа выпускников.
Когда Ребриков приблизился, Рокотов свистнул, все мгновенно разбежались, и в коридоре стало пусто. Напротив Володьки оказалась лишь одна растерявшаяся Нина Долинина.
В первый момент он подумал, что все это происходит по ее желанию. Он обрадовался и, мгновенно забыв раздоры, шагнул к Нине.
Но она вдруг рванулась вперед, хотела уйти, потом остановилась, повернулась к Володьке и резко, отчетливо сказала:
— Слушай, Ребриков, можно, чтобы я вообще тебя больше не видела?
Тогда Володька понял: она думала, что все это подстроил он сам. И впервые не нашелся, и только, приняв независимый вид, бросил:
— Можно, пожалуйста, это сколько угодно.
Вскоре друзья заметили, что Володька внезапно исчез с вечера.
Затем не стало и Нины. Она пожаловалась на головную боль, но на предложение Бермана проводить ее сказала:
— Не надо. Сама дойду.
Постепенно разошлись все.
На улице было уже совершенно светло. Гремели редкие запоздалые трамваи. Словно вымершие, глядели окнами в бледное небо громады домов. Притихший город спал.
ГЛАВА ВТОРАЯ
1
Володька жил за шкафами.
Огромный резной буфет и два книжных шкафа отгораживали угол, где находилась его койка.
Уже много лет Володька мечтал жить в отдельной комнате. У брата была такая за стеной. Там стояло старое пианино и помятая низкая тахта. На полу валялась изрядно таки потертая медвежья шкура. Там была тишина, покой, возможность предаваться собственным мыслям, а здесь, за шкафами, каждое утро Володька слышал, как отец звенел ложечкой, мешая кофе в стакане, шелестел газетой и с удивительным упорством слушал при этом гимнастику по радио.
Вот и сегодня Володька проснулся от звуков шаркающих по полу шлепанцев Владимира Львовича и громкого сообщения диктора о том, что какая-то радиопостановка отменяется.
