Комдив велел остановиться. Вынул карту.
В этот самый момент из-за тополей, низко стелясь над землей, один за другим вынырнули два «юнкерса» с черными крестами на крыльях. Заметив офицерскую машину среди села, они выпустили пулеметную очередь и пошли на разворот.
До укрытия добежать не успели. Над головой завыли пикирующие «юнкерсы».
— Ложись! — крикнул комдив и сам упал на землю.
Ребриков сразу же навалился на него, закрывая собою тело полковника. Но комдив с силой отшвырнул его в сторону:
— Ты что, очумел, парень?
Ребриков отлетел в выбоину, сделанную колесами тяжелых немецких грузовиков и теперь уже затвердевшую. Послышался тоскливый стон летящей над головой бомбы, затем совсем близко раздался оглушительный взрыв. Вздрогнула и ахнула земля. На спину Ребрикова посыпались тяжелые комки. Затем еще один взрыв где-то поодаль, потом опять, и «юнкерсы» улетели.
Все стихло. Ребриков поднял голову. Горячая пыль и дым застилали ему глаза. Но вот он заметил бегущих в их сторону Клепалкина и шофера. И тогда, оглянувшись, Ребриков увидел полковника. Он лежал чуть поодаль.
Вскочив на ноги, Ребриков кинулся к комдиву.
— Зацепило, — сказал тот. — Пустяки. Давайте скорей машину.
Втроем они усадили его в «виллис». Клепалкин сорвал с себя рубаху, сделал из нее подушку и сунул под гимнастерку полковнику. Прижимая скомканную рубашку к телу комдива, он как мог сдерживал кровь. С другой стороны сел Ребриков. Полковник обнял его правой рукой.
— В медсанбат! — скомандовал Латуниц.
Садовников выжимал из машины все, что мог. «Виллис» летел с бешеной скоростью. Их здо?рово подбрасывало. Ребриков чувствовал, как все больше слабеет тело полковника.
С полного хода остановились возле сортировочной палатки. Выбежали санитары, уложили комдива на носилки, бегом потащили в операционную.
Ребрикова и ребят туда не пустили. Они ждали, не глядя в глаза друг другу, словно кто-то из них был виноват в случившемся. Клепалкин так и не сходил вымыть руки. Кровь уже забурела на его рукаве.
Через полчаса к ним вышла женщина — майор медицинской службы. На ее руке висел только что снятый халат.
Все трое поднялись ей навстречу.
— Мы сделали здесь все, что могли, — сказала она. — Положение серьезное. Задета брюшная полость. Нужна сложная операция. Я связалась с Новочеркасском. Там замечательный хирург, подполковник Роговин. Обещали самолет. — Она помолчала и добавила: — Полковник в сознании, но, пожалуй, ходить к нему вам сейчас не надо.
В тот же день Латуница на самолете отправили в Новочеркасск. Его уложили в один из санитарных футляров, приспособленных на крыльях. Для равновесия кому-то следовало лечь во второй. Ребриков хотел сопровождать комдива, но тот отказался.
— Оставляю тебя здесь с начальником штаба. Через два дня приедешь, доложишь, как движемся. Ну! — и он кивнул головой, приподняв ее с подушки.
Во второй футляр лег Клепалкин.
И только когда печально трещавший самолет с отяжелевшими крыльями поднялся над землей и взял курс на Новочеркасск, Ребриков снял фуражку и помахал удалявшейся машине. Неужели же, подумалось ему, сейчас он в последний раз видел комдива. Затем он надел фуражку и без всякого стеснения, как в детстве, вытер рукавом навернувшиеся слезы.
5
Затишье кончилось.
В госпиталь стали прибывать раненые, и Нина оставила рояль, возле которого проводила все свободное время в летние месяцы.
Занятия шли успешно. Ее часто слушал доктор Роговин. Находил, что она не теряет попусту времени. Нина и сама чувствовала, как крепнут ее пальцы, как все легче и легче дается ей то, что вначале не получалось.
Но теперь было не до рояля. Четвертый день крышка его пылилась в закрытом на замок клубе. Настали горячие дни, и Нина без устали работала наравне с другими.
Нужно было принимать, мыть, перевязывать раненых, распределять по палатам.
В один из этих дней, вскоре после обеда, когда Нина с санитарками хлопотала возле очередной партии раненых, ее вызвал начальник. Нина направилась к нему в кабинет. Она была уверена, что Семен Яковлевич собирается выговаривать ей за молчавший рояль.
«Какой же неугомонный человек! — думалось Нине. — И теперь…» Но по пути ей сказали, что начальник ждет ее возле операционной. Впрочем, Нину и это не удивило. Подполковник медицинской службы Роговин был начальником, который меньше всего сидел у себя в кабинете.
Роговина она застала старательно моющим руки. Он был в халате и, видимо, готовился к операции, за которые брался только в особо серьезных случаях.
Нина доложила. Подполковник обернулся не сразу, а когда взглянул на нее, Нина поняла по его лицу, что случилось что-то очень серьезное, и сердце ее замерло.
— Садись, — начальник молча указал глазами на белую табуретку. — И спокойно… Только что к нам привезли твоего отца. Положение весьма тяжелое. Я сделаю все, что умею. Но я тоже только смертный… Он знает, что ты здесь, и находится в полном сознании. Я хочу, чтобы вы увиделись до операции. Две минуты, не больше. Понимаешь меня? — Он умолк, оглядывая намытые руки. — М-да. Обещал я тебе встречу, но не думал, что она будет такой. Идем.
Когда они вошли в операционную, лежащий на столе полковник приподнял голову навстречу дочери, и улыбка мелькнула на его смертельно бледном лице. Только знакомым черным блеском горели глаза.
— Ну, вот мы и встретились, — сказал он. — Не послушала, значит, меня.
— Я не могла иначе, — сказала Нина.
— Знаю. Молодец. — Он помолчал и продолжал, превозмогая боль: — Мать не обижай больше. Она теперь одна.
Нина жадно глядела в глаза отцу. Она отлично держалась. Слез не было.
— Я музыкой занимаюсь, — почему-то сказала вдруг она.
— И правильно, — полковник кивнул.
— Ты поправишься, тогда будем вместе…
— Как врачи. Если починят. Может, еще и повоюем. — Он повернул лицо к начальнику госпиталя, который стоял с поднятыми перед собой руками. — А ты чудодей, Роговин. Мне легче. Правда, легче… Да, вот еще, — продолжал он, опять уже обращаясь к дочери. — Хотел тебе сказать… У меня там адъютант был. Я вас все познакомить хотел. Боевой парень, Ребриков Владимир. Тоже из Ленинграда. Так вы уж, если что, сами…
Роговин взглянул на Нину. Пора было уходить.
Но полковник сделал усилие, чтобы приподняться.
— Жаль, начальника штаба нет, — проговорил он. — Ну, да ведь там вперед идут. Ты ему передай, доктор. Скажи, дивизию нужно беречь, очень беречь. Людей, главное… Скажи, чтобы Володьку-адъютанта наградили. Молодец он, заслужил!
Лицо его вдруг исказилось от боли. Он широко раскрыл глаза:
— Делайте, что хотите, но спасите мне жизнь! — и в бессилии уронил голову.
— Маску! — приказал Роговин.
Нину вывели из операционной. Ее не оставили и в комнате рядом.
Когда в коридоре появился Семен Яковлевич, было трудно что-либо прочесть на его лице.
