Хоуд отложил карточку русского. Да, он уважал и ценил настоящих разведчиков. Но к какой категории отнести этого? Хоуд испытывал чувство брезгливости, когда приходилось работать с подобными субъектами. И не потому, что сам был безгрешен, — уж ему–то есть что вспомнить. Просто Хоуд никак не мог определить их место в столь ответственном деле, как разведка. Кто они? Профессионалы? Но какие? Профессионалы–разведчики? Нет, пожалуй, профессионалы–подонки. Да, именно подлость, а всякая измена, несомненно, подлость — это признавал даже он, Хоуд, — стала их ремеслом. Это какая–то особая категория людей, может быть даже психологический или физиологический феномен, ведь патология в них налицо. Если есть профессиональные провокаторы, убийцы, отравители — надо же кому–то выполнять и грязную работу! — то почему не быть профессиональным негодяям? Хоуду не раз приходилось убеждаться: люди, предавшие родину, становились извращенными садистами, сосредоточением самых низменных пороков. Им доставляло удовольствие не только истязать свои жертвы, но и делать пакости сослуживцам. Вот и этот тип, кроме всего прочего, постоянно строчит доносы на своих коллег. И самое характерное: не получает за это ни цента. Если бы платили, Хоуд мог бы оправдать и клевету. Но нет, пишет по призванию, безвозмездно, как писатель–графоман. Вот они, его опусы, аккуратно, страничка к страничке, подшиты к делу. И странно, чем человек достойнее, тем он более им ненавистен. Что это, зависть? Может быть. Но скорее всего — полная деградация личности, именно профессиональная подлость, ставшая ремеслом, натурой, характером, жизненным принципом.
Майор в раздражении — хотя и сам бы не мог объяснить себе его причину — захлопнул папку и несколько минут сидел неподвижно, вытянув вперед руки и уставившись на картонную обложку.
«И с такой мразью мне, Хоуду, выпускнику Гарварда, приходится работать, — подумал он. — Ладно, найдем занятие и этому. Любит возиться в дерьме — предоставим такую возможность, тем более конец один: отпадет надобность — пристрелим ко всем чертям. А пока пустим в дело, для которого он вроде бы подходит по всем статьям. Попробуем». Хоуд снял трубку и набрал номер.
— Вызовите ко мне 9831–го в одиннадцать. — Он положил трубку на рычаг и стал собирать разбросанные по столу бумаги и папки.
Ровно в одиннадцать в дверь майора вкрадчиво, словно поскреблись, постучали.
— Войдите, — бросил он и немигающими глазами уставился на дверь.
На пороге показался высокий человек лет пятидесяти, весь словно припорошенный пылью. Какой–то спереди плоский, а от затылка сутулый. Одно плечо выше другого, и от этого кажется, что руки разной длины. На лбу небольшие залысины, тонкие губы слегка кривятся, треугольный подбородок чуть–чуть выдается вперед и вверх к кончику носа. Светло–коричневый поношенный костюм. Давно не глаженные брюки пузырятся на коленях… Хоуду показалось, что запахло чем–то залежалым, затхлым.
— Прошу разрешения. Прибыл по вашему приказу, — произнес вошедший.
— Садитесь, — не ответив на приветствие, резко сказал Хоуд.
Улезло, чуть шаркая подошвами стоптанных, потерявших форму ботинок, прошел к столу, присел в кресло. Немного подавшись вперед, прищуренными, подслеповатыми глазами, словно пытаясь что–то рассмотреть на лице собеседника, угодливо уставился на Хоуда, губы вытянулись в линию и почти исчезли.
— Вам предстоит отправиться на остров Варудсиму. Там находится бывшая особо секретная база японцев. Среди четырех человек, — он на секунду запнулся, — среди пяти — наш агент. Всех, кроме него, уничтожить — разумеется, после того, как получите от них полную исчерпывающую информацию. Действовать осторожно, головой отвечаете. Вы должны обеспечить нормальную работу нашим сотрудникам. Вот список экипировки. — Он двумя пальцами протянул Улезло лист бумаги, который тот быстро схватил и поднес к глазам, словно стал нюхать. От Хоуда не ускользнуло, что ногти на покрытых заусенцами пальцах обкусаны. — Там же план действий и таблица связи. Все подробно указано. На сборы и организацию две недели. Проверю группу лично. Будут вопросы?
— Вопросов не будет, сэр, — растягивая слова, начал Улезло, — но…
— Ваши «но» меня не интересуют. Оставьте их при себе. Если вопросов нет, можете идти и, не теряя времени, начать подготовку.
— Прошу меня извинить, но я бы все–таки хотел сказать…
— Идите! — Хоуд едва сдерживал себя, до того противен был ему этот человек. — И помните: ровно через две недели я проверю готовность группы к операции. Ступайте.
Улезло нехотя встал, губы его недовольно скривились, еще сильнее шаркая ногами, он направился к двери.
— Не забудьте. За выполнение задания и его полную скрытность отвечаете головой, — вдогонку крикнул Хоуд и нажал кнопку кондиционера, чтобы проветрить кабинет.
***
Комната Ясуды ничем не отличалась от той, в которой жил Бахусов, разве что здесь не было не только ни одной книги, но и вообще даже листочка бумаги. Накамура лежал одетый на толстом татами, небрежно застеленном одеялом, и, не мигая, смотрел в затянутый циновкой потолок. Воздух был спертый и застоялый, пропитанный запахом грязного белья и пота. Свет притушен, в углах плавали сгустки тени. Радист провел ладонью по глазам, поднялся с постели, ногами в шерстяных грязноватых, порванных на пятках носках нащупал на полу тростниковые, со смятыми задниками туфли. Словно отряхиваясь, завертел головой и, волоча ноги, побрел к двери. Осторожно, стараясь не шуметь, открыл ее, выглянул в коридор, прислушался, затем плотно прикрыл, повернул дважды ключ и направился в дальний угол. Там Ясуда приподнял циновку, вынул плоскую деревянную коробку, извлек из нее стеклянный пузырек, высыпал на дрожащую ладонь несколько голубых таблеток, положил одну в рот, остальные спрятал назад и тщательно закрыл циновкой. Немного постояв, он вернулся к кровати, не раздеваясь, лег на одеяло, закрыл глаза и затих, ожидая, когда подействует наркотик…
***
Случилось это незадолго до того, как он попал на Варудсиму. Казалось, минула целая вечность. В маленьком и неопрятном кабачке, пропахшем насквозь кислым вареным рисом, жареной рыбой и плохим, отдающим денатуратом сакэ, к Ясуде подсел скромно, но чисто и аккуратно одетый человек. По виду метис — среднее между японцем и европейцем. Разговорились. Незнакомец вынул из бокового кармана пиджака небольшую плоскую и изогнутую флягу с виски и угостил Ясуду. Скоро выяснилось: собеседник знает о нем очень много такого, о чем знать посторонним не следовало. Ему известны не только его прегрешения с наркотиками и жрицами любви, но и потомственная принадлежность к буракумин. И многое другое. Без обиняков, в весьма категорической форме, упомянув, что это делается для его же пользы, незнакомец предложил встретиться на следующий день для серьезного разговора. Не допускающим возражений тоном он назвал адрес, время и, посоветовав не опаздывать, удалился.
Всю ночь Ясуда не мог заснуть, и не оттого, что одолевали блохи. Он ворочался с боку на бок на жестком скрипящем топчане в маленькой вонючей каморке на задворках кабачка, пытаясь понять, что от него понадобилось этому странному господину и какой предстоит завтра разговор. Он даже подумал, не сбежать ли, переехав в другой город, но со страхом вспомнил недвусмысленные намеки, что его разыщут, где бы он ни был, если он проболтается или решит скрыться, и отбросил эту мысль.
Поздно вечером он явился в назначенный час по указанному адресу. Улочка была темной и пустынной. На нее не выходили фасады домов, и она производила впечатление узкого и длинного проезда между заборов, идущих по обеим ее сторонам. От калитки в высокой решетчатой изгороди петляла густо усыпанная крупным гравием дорожка. Она вела к деревянному, с острой черепичной крышей дому, стоящему в глубине дворика, мощенного каменными плитами. Вокруг крошечного пруда зеленели сакуры и яблони. Когда Ясуда приблизился к широкой застекленной веранде, на ее пороге показался вчерашний
