За то, что здесь произошло, Стас готов ответить, и все же будет просить управление оставить его на Анторге. Он теперь в долгу перед этой планетой и долг этот вернет. А начнет вот с чего…
Стас решительно вынул рацию, вызвал лабораторию. Джим Горальски оказался на месте, он вообще редко уходил ночевать в город.
— А, Стас! Как тебе новая сотрудница? — сразу завопил Джим.
Стас понял, что он еще ничего не знает.
— Джим, — оборвал он его. — Сейчас к тебе должны прийти от Ларго…
— Кто, пилот вертолета и с ним еще двое?
— Они уже у тебя?
— Нет, я вижу их из окна, они идут сюда. Что им, интересно, понадобилось?
— Они хотят станнеры. У них будет приказ Ларго, но без моей визы или без твоей, раз ты меня сейчас замещаешь, им станнеры не дадут.
— А что случилось, Стас? — уже обеспокоенно спросил Джим.
— Сегодня дикое животное напало на человека и убило его.
— Но это значит…
— Это ничего не значит! Это несчастный случай, которого могло бы не быть, но виновато не животное, а мы. И нужны нам не станнеры, а разумная осторожность. Я запрещаю визировать приказ, Джим. Если мы сегодня дадим оружие пилоту, завтра Ларго вооружит всю колонию.
— А как же… А если опять что случится?
— Не случится! — рявкнул Стас. — Да, под мою ответственность. А если Ларго будет настаивать, скажи, что на массовые мобилизации главный эколог наложил вето! Все. До встречи. Хотя стой. Когда полетишь за мертвыми животными, возьми с собой новую сотрудницу. И запиши еще одни координаты, там может лежать раненый копытный, окажешь помощь — только осторожно, если он жив и на месте. Вот теперь все. Вопросы есть? Тогда действуй.
Стас отключил связь, подошел к Грауффу.
— Я не знаю, что сказать вам, доктор. Если бы я тогда согласился с вами, он был бы жив…
— Не надо. Я лучше знаю, кто виноват. — Грауфф поднял глаза на Стаса и устало кивнул ему. — А вы молодец, Стас. Спасибо, что не дали застрелить трехпалого. Из вас получится настоящий эколог.
— Егерь, доктор. Звездный егерь, — поправил его Стас.
О. Воронин. НЕТ, НЕ ДРУГИЕ
Я лежу на спине. Надо мной белизна потолка, глянцевый диск плафона и бегучие зыбкие тени. Слева, в стыке стенных панелей, виден грязно–серый контур: не то стратостат, не то кривобокая морковка, а в общем, след строительной халтуры и краешек окна, сияющего синевой. Справа — тот же потолок и та же дистрофичная побелка стен.
Больше мне ничего не удается увидеть. Шея, плечи, затылок скованы шероховатой жесткостью гипсовых повязок. Нога прихвачена к спинке кровати целой системой каких–то блоков, противовесов, тяг. Стоит чуть напрячься, и в спину где–то между позвоночником и лопаткой ударяет граненый, тупой шпальный костыль.
При чем здесь спина — непонятно. В подвеску я врезался грудью и успел еще, четко помню, вскинуть руку, прикрыться, смягчить удар.
А в общем, я лежу. И наверное, встану еще не скоро. Так заявил главный хирург республики, персонально почтивший меня своим посещением. Терпеть не могу медицину, да и прогноз был не больно весел, но хирург мне понравился.
Толстоносый и крупно–курчавый, с большими губами и куцыми сильными пальцами, он словно сошел со страниц «Хижины дяди Тома». Но зато изъяснялся куда как современно.
Окончив осмотр и что–то сказав главврачу больницы, главный хирург присел на край койки.
— Куришь?
— Не разрешают.
Сочувственно хмыкнув, он вытряхнул из маленькой пачки пару казбечин, клёцнул щегольским газовым «ронсоном», ловко, обе сразу, прикурил, сунул одну мне, жадно затянулся сам.
— Кури… Эдакую стать не табаком пугать. И выю твою воловью не вдруг перешибешь. Склеим в прежнем качестве. Не завтра, конечно. Только как насчет терпежу? Пищать, снотворных просить не будешь?
Пожать плечами я не мог и молча пошевелил бровями.
— Ну и хорошо. Режим тебе, почитай, санаторный. Что нравится, тем и занимайся. Радио слушай, читай, о смысле жизни думай. Это, кстати, никому не во вред. С месячишко отдохнешь. Крепко прихватит, поорать захочется — не стесняйся, палата отдельная.
— Может, в общей будет веселей? — нерешительно произнес я.
Глянув на меня из–под лохматых бровей, главный как–то кривовато усмехнулся.
— Ну нет! Ты теперь знаменитость и достопримечательность. Корреспондент какой–нибудь пожалует или, пуще того, комиссия. А нам потом объяснять, что да зачем и отчего не обеспечили. Опять же здесь и гостей принимать удобнее. Друзей небось навалом? Я так и думал. Пусть ходят друзья. Не табуном, конечно. Девушка?
Я промолчал.
— Вот видишь. — Главный будто даже обрадовался. — Я же говорю, о смысле жизни больше думать надо. У нас в народе знаешь как? — Вскинув короткую руку, он энергично потряс пальцем. — Мужчина тот, кто построил дом, посадил дерево, убил змею, вырастил сына. Улавливаешь? Обобщай. Ну, пока. Пилоты мои землю, наверно, роют.
С тех пор миновала неделя. Боль пришла и ушла, снова вернулась и стала почти терпимой, не беспрерывной, а так, караулящей. Видно, «склеивание» идет должным порядком. Но, выполняя РОЦУ — руководящие, особо ценные указания, — меня по–прежнему держат в отдельной палате. И, честно говоря, я за это очень благодарен.
Впервые в жизни мне не хочется с кем–то новым знакомиться. Что–то выслушивать. О чем–то говорить. Я слишком сильно устал. Хочу отдохнуть. Вот так, в тишине отдельной палаты, понемногу подремывая и почти бездумно. Я даже рад, что ребят пускают ко мне по одному и ненадолго.
Чудаки, они будто чувствуют какую–то вину передо мной. То и дело отводят глаза, разговаривают тихо, противно робкими, не своими голосами. И шутки неуклюжие, вымученные. Я люблю ребят, и видеть их такими мне неприятно. Но объяснять, доказывать, что все, с самого начала и до конца, все было совершенно правильно, мне не то чтобы лень, просто нет сил.
«Голова моя машет ушами, как крыльями птица…» Есенин? Кажется. Да, в самом деле надо прийти в себя, собраться с мыслями, а для этого отдохнуть.
Я постоянно подремываю и оттого просыпаюсь в самое разное время. Сегодня, например, меня разбудил предрассветный птичий концерт. Лена рассказывала, что пернатые крикуны не только видят, но еще и чувствуют восход, будто в каждую птичку встроен сверхточный, не зависящий от погоды солнечный будильник.
Наверное, это действительно так. Во всяком случае, местные воробьи начинают свою толковищу задолго до того, как солнце, встающее за восточным хребтом, успевает заглянуть к нам в ущелье. Только– только первые лучи зазолотят облака, к ночи кутающие пирамиду на Пике, где похоронен геолог, открывший здешнее месторождение, в городе совсем еще темно, а птичье стрекотание вдруг вспухает, словно под взмахом дирижерской палочки.
Лена, пожалуй, права, биология действительно наука века. И загадок у нее — на каждом шагу. Разве то, что происходит сейчас со мной, так просто? Я на редкость здоров и неплохо тренирован. К тяжелой
