Эдвард Пейдж Митчелл
Человек без тела
'The Man Without a Body' by Edward Page Mitchell
The Sun (25 March 1877)
На стеллажах Музея естественной истории, расположенного в Центральном парке, в старинном здании Арсенала, среди чучел колибри, разноцветных попугайчиков, горностаев и чернобурок можно увидеть и жуткий ряд человеческих голов. Среди них, рядом с мумифицированными перуанцем, маорийским вождем и плоскоголовым индейцем, нашлось место и голове обычного европейца, которая вызвала у меня захватывающий интерес около года назад, когда ее включили в эту мрачную коллекцию. О ней-то я и собираюсь рассказать.
Голова поразила меня с первого взгляда. Сразу же покорили ее умный вид и грустное выражение лица. Оно, это лицо, выглядит незаурядным, хотя нос отсутствует, и носовая впадина вызывает некоторую оторопь. Глаз тоже очень не хватает, но даже пустые глазницы отличаются своей, только им присущей выразительностью. Пергаментная кожа так ссохлась, что корни зубов полностью обнажились. Рот очень сильно пострадал от тления, однако его остаткам присуща подлинная индивидуальность. Так и кажется, что они говорят: «Несмотря на пробелы в анатомии, перед вами настоящий человек!» Строение у Головы несомненно тевтонское, а череп – это череп философа. Однако особенно привлекло мое внимание то, что этот полуразрушенный лик напомнил мне чье-то лицо, когда-то мне хорошо известное. Это лицо вертелось у меня в памяти, но окончательно определить его я не мог.
В конце концов, меня даже не очень удивило, когда через год после нашей первой встречи я заметил, что Голова узнает меня и, если я останавливаюсь перед ее стеклянным вместилищем, как бы подмигивает, выражая тем самым дружелюбный интерес.
Однажды в День попечителя я оказался в этом зале совершенно один. Неусыпный смотритель отправился попить пивка со своим другом, руководителем отдела обезьян.
На этот раз Голова снова мне подмигнула, и даже еще более сердечно. Я смотрел на ее усилия с опаской и восторгом опытного анатома. Жевательные мышцы под омертвевшей кожей заметно шевелились. Я видел, как напрягаются связки на шее, и мускулы там начинают двигаться. Мне стало понятно, что Голова пытается со мной заговорить. Я различил конвульсивные сокращения «мышцы смеха» risorius и сдвиг скуловой кости и понял, что она старается улыбнуться.
«Это, – подумал я, – должно быть, проявление длительной живучести после отсечения головы или пример рефлективных действий при отсутствии проводящей системы. В любом случае данный феномен не знает прецедента и требует тщательного наблюдения. Кроме того, Голова явно хорошо ко мне относится». Отыскав в своем комплекте нужный ключ, я открыл стеклянную дверцу.
– Спасибо, – произнесла Голова. – Глоток свежего воздуха для меня настоящее наслаждение.
– Как вы себя чувствуете? – вежливо спросил я. – Каково это – обходиться без тела?
Голова печально покачала собой и вздохнула.
– Я бы отдал… – проговорила она сквозь дырку на месте носа, по понятным причинам экономя воздух. – Я бы отдал оба уха за одну ногу. Больше всего мне не хватает движения, а ходить я не могу. Я бы с радостью путешествовал, бродил, прогуливался, толкался на запруженных народом улицах, а между тем я прикован к этому проклятому стеллажу. Причем вместе с этими варварскими головами. И это я – человек науки! Я вынужден сидеть здесь на собственной шее в окружении куликов и аистов с ногами, которые им совершенно не нужны. Поглядите хотя бы на тех дьявольски длинноногих бекасов. Поглядите на ту ничтожную ржанку. У них нет ни мозгов, ни амбиций, им неведомы тоска и мечтания. Но зато у них в изобилии есть ноги, ноги, ноги… – он окинул завистливым взглядом Тантала собрание разнообразных пернатых и мрачно добавил: – Меня не хватит даже на то, чтобы стать героем одного из романов Уилки Коллинза.
Я не знал, чем его утешить в таком деликатном положении, и только рискнул намекнуть, что зато он застрахован от мозолей и радикулита.
– А руки! – между тем продолжал он. – Без них – как без рук! Я даже не могу отмахнуться от мух, которые, Бог знает как, сумели забраться сюда летом. Я не могу щелкнуть по носу ту индейскую мумию, которая скалится вон там, как чертик из табакерки. Я не способен почесать голову и даже благопристойно прочистить себе нос, когда меня из-за этих постоянных сквозняков мучает насморк. Насчет еды и питья мне нечего беспокоиться. Моя душа занята наукой. Наука – вот моя любовь, вот мое божество. Я преклоняюсь перед ее достижениями в прошлом и пророчу ее прогресс в будущем. Я…
Ну, конечно же, я слышал подобные речи и раньше. В моей памяти тут же всплыл знакомый облик, который ускользал от меня так долго.
– Простите, – проговорил я, – вы, случайно, не прославленный профессор Думкопф?
– Он самый! Точнее – был им, – с достоинством ответил он.
– И раньше вы жили в Бостоне, где проводили научные эксперименты поразительной оригинальности. Это именно вы первый сумели сфотографировать запах, закупорить в бутылку музыку и заморозить полярное сияние. Это вы первым начали делать спектральный анализ Разума.
– Да, это мои сравнительно небольшие достижения, – произнесла Голова, печально кивнув собой. – Небольшие в сравнении с моим заключительным изобретением. С тем грандиозным открытием, которое одновременно стало для меня и величайшим триумфом, и величайшим поражением. В этом эксперименте я потерял свое тело.
– Как это случилось? – спросил я. – Я ничего не слышал.
– Увы, – произнесла Голова. – Я был совершенно один, без друзей, и мое исчезновение прошло незамеченным. Я расскажу вам об этом.
На лестнице послышался какой-то шум.
– Осторожно! – воскликнула Голова. – Кто-то идет. Никто не должен ничего узнать. Скорее закройте меня!
Я торопливо запер стеклянный ящик, едва успев управиться до прихода бдительного смотрителя, и сделал вид, что с огромным интересом осматриваю расположенные рядом экспонаты.
В следующий День попечителя я снова зашел в музей и дал хранителю Головы доллар, объяснив, что хотел бы удовлетворить свою любознательность, получив информацию из его уст. Он обошел со мною весь зал, беспрерывно обо всем рассказывая.
– А вот это, сэр, – произнес он, когда мы подошли к Голове, – свидетельство былых нравов, подаренное музею пятнадцать месяцев назад. Голова знаменитого убийцы, которого гильотинировали в Париже в прошлом веке.
Мне показалось, что у профессора Думкопфа чуть дрогнуло левое веко и дернулся уголок рта, но в целом он держался великолепно. Я искренне поблагодарил своего гида за полученные сведения, и он тотчас же удалился, горя желанием потратить так легко заработанный доллар на свой любимый пенный напиток. Мы же с профессором продолжили наш разговор.
– Подумать только! – возмущенно произнесла Голова, после того как я открыл дверцу его стеклянной тюрьмы. – Какого-то дубоголового идиота назначили хранителем части, пусть и небольшой, человека науки, изобретателя Телепомпы!.. Париж! Убийца! Прошлое столетие! Какая чепуха! – и профессор так расхохотался, что я испугался, как бы он не свалился с полки.
– Вы заговорили о своем открытии, о Телепомпе, – подсказал я.
– Да, конечно, – сказала Голова, одновременно обретя серьезность и равновесие. – Я обещал рассказать, как стал человеком без тела. Видите ли, года три или четыре назад я открыл принцип передачи звука с помощью электричества. Мой телефон, как я его назвал, мог бы найти самое широкое применение на практике, если бы мне удалось представить его публично. Увы…
– Извините, что прерываю, – сказал я, – но должен сообщить вам, что кто-то другой недавно создал такую вещь. Телефон – это реальный факт.
– А сумели они пойти дальше? – заинтересованно спросил профессор. – Удалось ли им открыть великую тайну передачи атомов? Другими словами, удалось ли им создать Телепомпу?
– Я ни о чем подобном не слышал, – поспешил я его заверить. – А что вы имеете в виду?