— Мне одного князя Василия Васильевича хватит.
— Не хватит. Потому что и его тогда не будет.
— Ты что, разозлить меня, Марфа Алексеевна, собралась? Не советую, ой, не советую.
— Тебя разозлить? Одно слово правды сказать, сестра. Правды! Кто, акромя меня, тебе ее скажет? И злость никакая тут не поможет. Вот собралась ты делами иностранными заниматься — не одного Голицына, ты и Федора Леонтьевича Шакловитого[121] послушай. И не потому, что теперь его поставила Стрелецким приказом ведать. Дальновиден Шакловитый и расчетлив, худого не присоветует. И Голицына, и его послушай, а там и решай.
— Может, и так.
— Только так. Ума твоего на них двоих с лихвой хватит, лишь бы сердце твое жаркое его не помутило. А что любить можешь — твое счастье. Не такого ты, Софья Алексеевна, стоишь, да ведь суженого на коне не объедешь. Все едино с ним встренешься на счастливой дорожке аль несчастливой — про то знать нам не дано.
— Свадьбу, свадьбу играть надобно, да поскорее.
— О чем ты, царевна-сестрица? О чем, Марфа Алексеевна?
— А, это ты, Федосьюшка. Это я мысли свои вслух по ошибке высказала. Не бери в голову, ни к чему.
— А мне про них знать не мочно? Раз свадьба, так и тайны никакой скоро не станет, правда?
— Болтлива ты больно, сестрица, как разговоришься с Катериной да Марьей, удержу на вас нет, а дело это потаенное. До поры до времени.
— Дай сама угадаю, Марфушка. Бесперечь о братце государе речь вела. Мамки давно толковать начали, наследника бы от него нужно, а то, того гляди, Петр Алексеевич в возраст войдет, уж у него-то детки пойдут любо-дорого смотреть.
— Уж и мамки болтать принялись! Худо. Еще как худо. Да все верно разочли: без деток какая надежда на род наш. А государь-братец плох, ой, плох.
— Ты о том, что видеть плохо стал, так это с каждым случиться может.
— Да не в семнадцать лет. Ходит тоже нетвердо. В речи запинается.
— Веришь, Марфушка, мы тут с Катериной Алексеевной на днях в сенях государя-братца окликнули, а он на нас глядит и ни словечка в ответ. Катерина за рукав его потянула, едва не уронила. Зашатался, а все молчит. Потом повернулся да прочь пошел. Испугалися мы незнамо как, едва к себе добежали. Что бы это с ним, как думаешь? Может, дохтура какого позвать? Аль знахарку — от порчи освободить? Жалко уж очень.
— Ни-ни, Федосьюшка, о лекарях раз и навсегда забудь.
— Да почему же, сестрица?
— Да потому, что тотчас по всей Москве слух пойдет, а уж Нарышкины, известно, им воспользуются.
— Так ведь помочь бы…
— Ничего братцу нашему не поможет — уродился таким. Нешто не помнишь, покойный братец- государь Федор Алексеевич тоже тихим был. Неразговорчивым.
— Да он-то хоть улыбался всегда — все не так страшно казалося. А и людям как объяснишь, что молчит государь-братец Иванушка?
— Чего тут объяснять — думы свои думает. Али молится.
— А поверят?
— Хоть и не поверят, вслух не скажут. Пока власть у государыни-правительницы.
— Как же женить-то его? Согласен ли братец-государь?
— Кто у него спросит!
— Вдруг заартачится? С ним бывает.
— Уговорим. Докажем. Может и так случиться, молодая жена его разговорит. Была бы добрая да веселая.
— Знаете уж такую? И она согласится? Целый век с государем-братцем в молчанку играть?
— На что согласится? Царицей-то стать?
— Да от такого царства…
— Федосья Алексеевна! Чтоб я слов таких более от тебя не слыхивала. Не простая девка, чтобы суженого по себе выглядывать. Царевнам судьба иная, сама знаешь.
— Знаю, в девках сидеть. Не сердись, Марфушка, я так только — для шутки. Невесту-то приглядели?
— Есть одна. Собой хороша. Куда как хороша. Высокая. Статная. Смешливая. Добрая.
— И как же чудо ваше зовут?
— Погоди, погоди, Федосьюшка. Боюсь, как бы планы наши с государыней-правительницей прахом не пошли. Всяко бывает.
— Ну, и как, невесткой довольна, Марфа Алексеевна?
— А чего это ты меня спросить решила, государыня-правительница? Времени-то со свадьбы государя мало прошло. Что тут еще сказать можно.
— Можно, еще как можно! Сама, сестрица, знаешь. Мы ведь с тобой ровно в один глазок глядим.
— Разве что в один.
— Вот и говори. Аль я сама первая скажу. С супругом-то Прасковья Федоровна, может, и хороша, да только и царицы Натальи Кирилловны не сторонится.
— Не ты одна заметила — все терема о том толкуют.
— Неужто к Наташке ходит?
— Несколько раз была. Отговаривается, будто супруг ей велит. Можешь поверить?
— Чего ж, могу. Наташка давно подход к государб-братцу нашла. Так ему зубы заговаривает, что диву даешься. Только тут иное дело. Знала Прасковья Федоровна, от отца родимого знала, что к Милославским идет. Поди, все ей растолковал. Ей бы с нами посоветоваться прийти, мол, не все в мужнином приказе поняла, объяснить просит. Так нет же, сама рассчитала, что выгоднее ей с Нарышкиными быть. Она и государя-братца в их пользу подзуживает.
— Помнишь, как в мае на Красном крыльце, перед стрельцами он чуть бунту конца не положил. Мол, никто его не изводит, и что он ни на кого пожаловаться не может. Как только Хованским удалось снова
