обрушивается на них с потоком упреков и сарказмов: «Стоит де Голлю удалиться и все рушится!» — гневно бросает он. Но разве все начинало рушиться не в его присутствии? Затем, уже в Елисейском дворце, генерал решительно заявляет: «Надо остановить все это. Или они, или мы… Да — реформам, нет — бардаку!»
Совет министров под председательством де Голля долго решает, какие же шаги предпринять. Генерал бледен, он выглядит очень усталым и постаревшим, плечи опущены, и иногда становится заметно, как трясется его голова. Министры пространно высказывают свои взгляды на сложившуюся обстановку. Де Голль предлагает новый референдум, о котором он намерен сообщить стране в выступлении по радио и телевидению 24 мая. Некоторые министры предлагают провести лучше досрочные парламентские выборы. Президент колеблется, но все же выбирает излюбленное средство — референдум.
24 мая де Голль появился на экранах телевизоров и произнес шестиминутную речь, пожалуй, самую бесцветную, вялую, бессодержательную из всех его многочисленных речей. Она совершенно не соответствовала масштабам событий.
Он признал, что «стране угрожает паралич», и сказал, что надо предотвратить опасность ее «вовлечения в результате гражданской войны в самые отвратительные и самые разорительные авантюры». Каким образом? Путем положительного голосования на референдуме за предоставление «государству, и прежде всего его главе, полномочий для того, чтобы обеспечить обновление». О характере этого обновления судить трудно, ибо генерал ограничился самыми общими формулами. «В случае если вы ответите „нет“, — предупреждал де Голль, — само собой разумеется, что я не буду больше долго выполнять свои функции».
Французы спрашивали: куда же исчез величественный, героический пафос его многих прежних выступлений, его решительность, твердость, уверенность в себе? Он как бы сразу потерял свое красноречие, убежденность, страстность. Нет, это уже не был прежний легендарный человек действия. Разочарование, недоумение, возмущение — такова реакция на речь де Голля. «Это Ватерлоо!» — говорили многие. Когда накануне своего выступления де Голль советовался с министрами, генерал Бийот говорил, что общественность ждет от его речи появления «великого де Голля». Речь должна убедить, что «мы разрушим все Бастилии консерватизма». Ничего подобного не случилось. Напротив, все газеты, кроме голлистской «Насьон», расценили речь де Голля как признание поражения, как проявление беспомощности. «Ничего нового» — такой лейтмотив всех откликов. В передовой статье газеты «Юманите» говорилось: «На этот раз чары разрушены и притом окончательно. Человек провидения трепещет на своем пьедестале. Десять лет пребывания у власти его изменили. Теперь это всего лишь обреченный политический деятель, который маневрирует, чтобы добиться отсрочки… Глава государства дал понять, что если результаты референдума будут неблагоприятными для него, то он откажется от государственной деятельности. Браво! Но к чему ждать? Нынешнее правительство ничего не представляет. Не нужно больше ждать. Нужно уйти. Так уходите, г-н генерал, пока еще не поздно!» Впрочем, сам генерал чувствует себя в какой-то прострации. Он сознает, что его выступление не оказало никакого влияния на события, которые развиваются в прежнем, опасном направлении. В тот же день в Париже происходит новая грандиозная демонстрация и сотни тысяч людей идут с криками: «Народное правительство!», «Де Голля в отставку!» А ночью в Латинском квартале опять рвутся газовые гранаты, и снова сотни раненых и арестованных. Волнения вспыхивают непрерывно и в провинции.
Никогда в жизни де Голль еще не испытывал такого отчаяния от сознания своего бессилия. Все его прежние неудачи, все кризисы и испытания не повергали его в такое замешательство. Жан-Раймон Турну в книге «Май генерала», описывая детали событий тех дней, заключает: «Чувство горечи достигло у него крайней степени. Вся его особая французская гордость стремилась помешать тому, чтобы нация вновь стала „больным человеком“ Европы. И вот одним движением несколько бешеных из Нантерра сумели сделать то, в чем потерпели поражение специалисты психологической войны в 1958 году, создатели баррикад в 1960, бунтовщики 1961 и главари ОАС в 1962 году».
Даже в беседах с иностранными дипломатами, которых ему приходится принимать в эти тягостные для него дни, генерал неожиданно произносит странные, наводящие на размышления фразы: «Будущее не зависит от нас. Оно зависит от бога», «Ничто не может быть легким и простым в Париже…»
Сейчас генерал уверен в этом, как никогда раньше. До своего выступления 24 мая он рассчитывал, что идея референдума окажется выходом из тупика. Ведь всенародное движение, несмотря на его невероятный размах, имело роковую слабость: у него не было единого руководства. Главные оппозиционные силы — Французская коммунистическая партия и Федерация левых демократических сил, несмотря на все усилия коммунистов, так и не приняли ни общей политической программы, ни плана совместных действий. Поэтому никакой определенной альтернативы режиму Пятой республики не существовало. Не случайно 22 мая резолюция недоверия правительству не собрала в парламенте большинства. Раздробленная оппозиция совместно не могла ничего предложить Франции. Де Голль и надеялся, что референдум примут как единственный реальный выход из положения. Однако реакция оказалась столь отрицательной, что референдум сделался предметом насмешек и презрения. «Я ударил мимо цели», — говорил де Голль, отдавая себе отчет, что он сделал ошибочный, ложный ход и теперь оказался в собственной западне.
Потерпел неудачу и другой крупный тактический замысел: попытка вывести из боя главную силу противников режима — рабочий класс. Помпиду и предприниматели в течение 25 часов вели переговоры с представителями профсоюзов. Они пошли на неслыханные уступки, согласившись на серьезное повышение заработной платы и другие льготы. Зарплата самых низкооплачиваемых повышалась на 35 процентов, а в среднем — на 15. Но рабочие хорошо знали по собственному печальному опыту, что любое соглашение с правительством и хозяевами— клочок бумаги, ибо они, как всегда, быстро сведут на нет свои уступки. На собраниях рабочих крупнейших предприятий проект соглашения был с презрением отвергнут, а забастовку решили продолжать. Итак, снова удар мимо цели!
Правда, разброд в левом лагере не только сохранялся, но как будто даже усиливался. 27 мая на стадионе Шарлети состоялся многотысячный митинг, организованный гошистами. Ораторы нападали не столько на де Голля, сколько на компартию и Всеобщую конфедерацию труда. Их объявили «основными антиреволюционными силами порядка во французском обществе», поскольку компартия не поддерживала авантюристические и провокационные призывы студенческих вожаков к восстанию. Она видела, что рост оппозиции режиму еще не означает революционной ситуации. Гошисты истерически призывали рабочих на баррикады. Но компартия трезво учитывала, что в условиях, когда армия не собиралась переходить на сторону народа, когда основная мелкобуржуазная масса французского населения совершенно не склонна была идти на крупные социалистические преобразования, восстание было бы безумием. Последующие события полностью подтвердили правильность линии коммунистов. Но гошистские горлопаны меньше всего думали об интересах рабочего класса. Объективно они играли провокационную роль, которой не замедлил воспользоваться режим Пятой республики. Вдобавок ко всему на раскольническом митинге в Шарлети появился известный лидер левых Мендес-Франс и поддержал антикоммунистическую кампанию мнимых революционеров из Нантерра и Сорбонны.
Но как ни утешителен для де Голля был этот раскол левых, события не давали ему передышки. На другой день, 28 мая, в отеле «Континенталь», где генерал некогда объявлял об уходе от политической деятельности, устроил пресс-конференцию его соперник на президентских выборах 1965 года, лидер федерации левых сил Франсуа Миттеран. Он заявил, что в связи с явной вероятностью ухода де Голля в результате референдума, а возможно и раньше, он предлагает создать временное правительство, которое «состояло бы из десяти членов, выбранных без дискриминации и отжившею „дозирования“, так, как это было сделано в 1944 году в иных условиях, сравнимых, однако, с нынешним фактом исчезновения государства». Таким образом, речь шла об участии в правительстве коммунистов. Возглавить правительство должен Мендес-Франс, а себя Миттеран выдвигал кандидатом на пост президента. Хотя он выступил, не известив предварительно коммунистов, а Мендес-Франс включился в антикоммунистическую кампанию гошистов, коммунисты в целом положительно отнеслись к инициативе Миттерана. Но, в отличие от охваченных «революционными» иллюзиями гошистов, они трезво учитывали обстановку, рассматривая ситуацию не как действительно революционную, хотя и считали власть де Голля в корне подорванной.
Теперь кризис голлистской власти достиг наивысшей остроты. Государство, казалось, распадается и хаос охватывает сами правительственные учреждения. Хотя де Голль отозвался на выступления Миттерана
