Парижского комитета освобождения. В Ратуше? Там, где был штаб нескольких революций, где заседала Коммуна? Нет, де Голль и сопровождающие его люди на трех машинах под охраной броневика едут на улицу Сен-Доминик, в военное министерство. В 5 часов они приезжают туда, где в качестве заместителя министра в правительстве Рейно служил де Голль, откуда он поспешно уезжал 10 июня 1940 года вместе со своим шефом. Здесь ничего не изменилось, и события, которые потрясли мир, совершенно не коснулись почтенного здания. Во дворе взвод республиканской гвардии салютует, как обычно. Часовые, как и тогда, стоят у дверей. Вестибюль, лестница, картины, декоративные доспехи на своих старых местах. Ни один стул, ни один ковер, ни одна портьера не тронуты. Де Голль замечает, что телефон стоит на столе на том же самом месте, а рядом с кнопками звонков прежние фамилии. «Все на месте, — думает де Голль, — не хватает только Государства. И мне надлежит водворить его сюда. Потому-то я и здесь».
Де Голль принимает префекта полиции Люизе и своего гражданского представителя Пароди. Он разъясняет им стоящую перед ними главную проблему: восстановление общественного порядка и снабжения. И немедленно разобрать все эти баррикады, требует он.
Пароди напоминает генералу, что в Ратуше его ждут. Но де Голль сначала намерен провести смотр парижской полиции и отправляется в префектуру. Полицейские, правда, в последние дни присоединились к восстанию. И все же их трудно отнести к героям Сопротивления. Генерал с сочувствием смотрит на «фликов», которые были «вынуждены служить при оккупантах». Полицейские дружным «ура» отвечают на речь генерала. И вот только теперь наконец генерал де Голль направляется в Ратушу.
Его встречают представители тех, кто освободил Париж, друзья десятков тысяч героев, погибших под пулями и пытками фашистов. Если «флики», которых только что приветствовал де Голль, подобострастно козыряли эсэсовским офицерам, то эти люди стреляли в них. Де Голля приветствует председатель Парижского комитета освобождения коммунист Жорж Марран. Де Голль вспоминал: «Я не вижу ни одного жеста, не слышу ни единого слова, которые выходили бы за рамки достойного. Какой замечательной получилась эта встреча, о которой мы так долго мечтали и за которую заплатили столькими усилиями, страданиями, смертями!»
Где же «анархия», которая мерещилась генералу? Здесь царит порядок, но порядок демократический, здесь благородный дух всенародного Сопротивления. Де Голлю предлагают выйти на балкон и перед собравшейся на Гревской площади огромной толпой провозгласить Республику, как некогда делали это Ламартин, Гамбетта. В 1871 году так была провозглашена Коммуна! Но этот традиционный акт многих революций вовсе не импонирует де Голлю. Вообще, слово «революция» исчезает из его лексикона, хотя не так давно в Лондоне и в Алжире он произносил его. Теперь же, в ответ на предложение провозгласить Республику, он заявляет: «Республика никогда не прекращала своего существования. Олицетворением ее были поочередно „Свободная Франция“, „Сражающаяся Франция“, Французский комитет национального освобождения. Режим Виши всегда был и остается нулем и фикцией. Сам я являюсь председателем кабинета министров Республики. Почему же я должен ее провозглашать?»
Тем самым де Голль твердо дает понять, что в лице его правительства законность уже существует и не может быть речи о создании чего-то иного. Де Голль лишь подходит к окну и жестом приветствует толпу. После этого он возвращается в военное министерство на улице Сен-Доминик. Надо подготовиться к завтрашнему дню. А завтра будет то, ради чего стоило жить! Согласно тщательно разработанному плану, завтра де Голль торжественно пройдет в окружении своих соратников от Триумфальной арки на площади Звезды (ныне площадь имени Шарля де Голля) до Собора Парижской богоматери и его, освободителя и спасителя родины, будет приветствовать народ Парижа! Правда, многие высказывают сомнение в целесообразности этой помпезной церемонии; ведь немцы в 80 километрах от Парижа, они готовят ожесточенную бомбардировку, возможно, с применением ракет «Фау». Но де Голль убежден, что надо пойти на риск, ибо ему необходимо «принять на себя энтузиазм освобожденного Парижа» и получить высшую, по его мнению, санкцию на власть — «глас толпы».
Манифестация действительно обещала быть грандиозной, ибо искренняя радость парижан по случаю освобождения не нуждалась в особом поощрении. Хотя метро не работало, как и остальной транспорт, с утра к Елисейским полям устремились толпы пешеходов. В 3 часа дня в субботу 26 августа 1944 года генерал де Голль подъехал к Триумфальной арке, где его ждали члены правительства, Национального совета Сопротивления, генералы, префекты, командиры Сопротивления. Де Голль зажигает огонь на могиле Неизвестного солдата. Необычайно широкий проспект, обрамленный по обеим сторонам бульварами, заполнили десятки тысяч людей. На балконах, в окнах, на крышах, на фонарях, деревьях — всюду люди. Шум приветственных криков, пение «Марсельезы», гром оркестров создают звуковой фон. Де Голль пешком, в окружении своих ближайших соратников идет к площади Согласия, а оттуда к Собору Парижской богоматери. Обстановка необычайно волнующая и носит какой-то располагающий отпечаток человечности, поскольку здесь мало официальной парадности, обычного оцепления, скопления полиции. Де Голль, выделяясь высоким ростом, царит над своим окружением. Он спокоен и сдержан, но шагает размашистым шагом так, что его коротконогие спутники почти бегут. Время от времени он приветствует толпу поднятием рук. Не зря Когда-то в книге «На острие шпаги» он уделил так много места значению контактов вождя с массой на примере Гамилькара, Цезаря, Наполеона. Пожалуй, эта церемония, где стихийность, естественность чувств толпы гармонично сочетаются с рассчитанными действиями де Голля, представляет собой нечто редкостное даже в истории Франции, столь богатой живописными и величественными сценами.
26 августа 1944 г. Начало шествия по освобожденной столице
Но особенно интересны ощущения самого де Голля. Ведь эта манифестация едва ли не самый радостный, торжественный момент его жизни, триумф, о котором он мечтал, который он готовил и которого добился. Интересно также крайне своеобразное осознание им своей воли, своего отношения к нации, родине, Франции. Щарль де Голль пишет в «Военных мемуарах»: «Поскольку каждый из тех, кто находится сейчас здесь, в сердце своем хранит Шарля де Голля как прибежище от бед и символ надежды, надо, чтобы все эти люди увидели его — такого знакомого, родного человека, и национальное единство воссияет тогда еще более ярким светом…
И вот я иду, взволнованный и в то же время спокойный, среди толпы, чье ликование невозможно описать, иду сопровождаемый громом голосов, выкрикивающих мое имя, стараясь охватить взглядом каждую волну этого человеческого прилива, чтобы вобрать в себя все эти лица, то и дело поднимаю и опускаю руки, отвечая на приветствия. Это минута, когда происходит чудо, когда пробуждается национальное сознание, когда Франция делает один из жестов, что озаряют своим светом нашу многовековую историю…
А я среди этой бури — я чувствую, что на меня возложена миссия, намного превышающая то, что я заслужил, — миссия быть орудием судьбы…
С каждом шагом, который я делаю, ступая по самым прославленным местам мира, мне кажется, что слава прошлого как бы присоединяется к славе сегодняшнего дня. Под Триумфальной аркой в нашу честь весело вспыхивает пламя. Перед нами открывается сияющий проспект, по которому победоносная армия шла двадцать пять лет назад. Клемансо, которому я отдаю честь, проходя мимо его памятника, кажется, готов сорваться со своего пьедестала и присоединиться к нам. Каштаны на Елисейских полях, о которых мечтал пленный Орленок и которые на протяжении стольких десятилетий были свидетелями удач и роста престижа французов, сейчас предстают радостными шеренгами перед взорами тысяч зрителей. Тюильри, свидетель величия страны при Двух императорах и двух королях, площадь Согласия и площадь Карусель, где разливался во всю ширь революционный энтузиазм и проходили смотры победоносных полков; улицы и мосты, которым выигранные битвы дали имена; на другом берегу Сены — Дворец инвалидов, сверкающий купол которого напоминает о великолепии короля-солнца, гробницы Тюренна, Наполеона, Фоша, Институт Франции, через который прошло столько блестящих умов, — все они благосклонно взирают на обтекающий их человеческий поток. Затем к празднику приобщается Лувр, через который прошла длинная вереница королей, создавших Францию; вот на своих постаментах статуи Жанны д'Арк и Генриха IV; вот дворец Людовика Святого (вчера как раз был его праздник) и, наконец, Собор Парижской богоматери, где молится Париж, и Ситэ — его колыбель. История, которой дышат эти камни и эти площади, словно улыбается
