Египет. Это была самая короткая в истории Франции война. Но она оказалась и самой позорной. 5 ноября французские войска вместе с англичанами высадились в Порт-Саиде, а уже 6 ноября агрессоры вынуждены были объявить о прекращении военных действий. Суровое предупреждение из Москвы, осуждение ООН, негодование мировой общественности и отказ Вашингтона открыто поддержать агрессоров привели к молниеносному, невиданному краху. Обстановка в Алжире стала еще хуже, ибо алжирские патриоты были воодушевлены поражением Франции в Суэце и удвоили свои усилия в войне.
Генерал де Голль внимательно следил за этими событиями, хотя и не делал никаких публичных заявлений. Он знал заранее о подготовке нападения на Египет; его держал в курсе дела один из генералов. В принципа он стоял за самую жесткую линию в отношении Египта. Однако в частных беседах он возмущался плохой подготовкой и организацией операции и особенно тем, что командование было целиком английским. Генерал с презрением говорил Алэну Савари, члену правительства Ги Молле: «Превратились в охвостье Израиля и британцев! Ждали англичан! Англичане всегда приходят слишком поздно!»
В результате суэцкой авантюры Ги Молле Франция стала получать нефти меньше на одну треть, чем ей было необходимо. Закрытие Суэцкого канала него бойкот, когда канал уже открыли, тоже очень дорого обошлись Франции. Инфляция бурно развивалась, а валютные запасы почти иссякли. Мрачную картину представляли собой французские города зимой, оказавшейся очень суровой. На улицах неподвижно застыли вереницы засыпанных снегом автомобилей, лишенных бензина. Резко возросли цены. Ги Молле нанес такой удар по системе Четвертой республики, от которого она уже не оправилась.
Генерал де Голль испытывал двойственные чувства. С одной стороны, он видел, что упадок «системы» резко ускорился, увеличивая его шансы. С другой стороны, он болезненно переживал новое поражение Франции, потерю ее важных позиций на Ближнем Востоке, невероятное унижение страны и ослабление ее авторитета в мире. К тому же осенью 1956 года генерал переносит тяжелую болезнь. «Своему худшему врагу я не пожелал бы испытать те страдания, которые пришлось перенести мне», — говорил он. Уже несколько лет у него ухудшалось зрение, и в ноябре ему сделали операцию снятия катаракты. Сильно похудевший, с глубоко запавшими глазами, прикрытыми большими темными очками, он выглядел очень постаревшим. «Я не хочу больше показываться публично», — говорил генерал редким посетителям, вытирая слезящиеся глаза.
Но он следит за событиями и неизменно появляется у радиоприемника, когда передаются последние известия. Его высказывания о политическом мире Парижа становятся все более резкими: «Кавардак… Паяцы… Они безнадежны… Марионетки… Весь режим гниет». Богатого лексикона генерала не хватает для выражения его чувств, и он прибегает к любопытному словотворчеству: «политиканы… политихамы… политикарлики…»
Но, как говорят, француз, хорошо знающий историю своей страны, не станет отчаиваться даже в горестные дни. А де Голль не только хорошо знал историю; он умел ее делать и обладал терпением и выдержкой. В декабре 1956 года де Голль согласился посетить военную школу Сен-Сир, где учился почти полвека назад. Старого «сираpa» пригласили возглавить торжественную церемонию передачи знамен от выпускников новому набору. Еще не оправившийся от болезни, 66-летний генерал мрачно наблюдает за парадным маршем курсантов школы. Когда-то и он стоял с винтовкой на плече в строю сен-сирцев и с гордостью носил точно такой же мундир. Но как изменилось все с тех пор! Знаменитая военная школа оказалась теперь в другом месте. Ее старинное здание под Парижем, в Сен-Сир-эколь, разрушено в 1944 году бомбами английской авиации, оставившей после себя руины. Теперь Сен-Сир находится далеко от столицы, в военном лагере Коткедан, в Бретани.
Изменилось, и отнюдь не к лучшему, положение самой французской армии. После освобождения Франции она непрерывно ведет грязные войны в Индокитае, затем в Алжире. Недавно ей пришлось испытать позор суэцкой авантюры. И всегда она терпит поражения. Ежегодного выпуска офицеров из Сен- Сира и других военных училищ не хватает, чтобы восполнить бесславные потери. Часть французской армии находится в Европе. Но здесь она подчинена Атлантическому союзу. Незадолго до выступления де Голля в Сен-Сире стало известно, что с начала 1957 года силами НАТО в Центральной Европе, в состав которых входили и французские войска, будет командовать бывший гитлеровский генерал Шпейдель! С тех далеких времен, когда молодой Шарль де Голль, вдохновленный военной романтикой де Виньи, Пеги, Барреса, мечтал о будущей великой славе французской армии, произошло очень много такого, что показалось бы ему тогда чудовищно нелепым кошмаром. Теперь это стало действительностью.
Но генерал скрепя сердце все же пытается вдохновить молодежь гордым сознанием принадлежности к кадровому офицерству, сознанием, которое он испытывал, когда был сен-сирцем и которое сохранил вопреки всему. «Вы выбрали военное ремесло, — говорит он в своей речи. — Оно потребует отказа от свободы, от денег, оно связано с тяжелыми испытаниями, с часами горечи, с годами тоски. Но в обмен за это оно дает вам высокое сознание зрелости, радостное чувство служения великому делу, высокую гордость, надежду на свершение великих дел и неизменно самую прекрасную мечту о славе, осененной знаменами».
По традиции и долгу старого военного он и должен говорить здесь примерно такие вещи. Но де Голль не собирается ограничиваться этим и, презирая все каноны, резко напоминает о «маразме», который переживает франция. Он обрушивается на «систему», угрожающую самому существованию французской армии, которую, как он заявляет, «хотят утопить в атлантической и европейской интеграции». «Вы начинаете военную карьеру в мрачных обстоятельствах», — говорит он. Однако свою речь де Голль заканчивает выражением оптимистической веры в судьбу Франции: «Сен-сирцы, я говорю вам, что никогда не терял веры в будущее Франции». Вновь звучит мотив надежды, уверенности, который неизменно отличает его редкие тогда публичные выступления.
Но и на этот раз генерал ничего не сказал об Алжире, о том, что особенно волновало всех и что в первую очередь хотели от него услышать. В начале 1957 года стало совершенно ясно, что алжирская драма приближается к своему последнему акту. Бесконечное продолжение войны не устраивало никого. Но каким должен быть конец? Где и как искать выход из тупика? В ответ на эти вопросы можно было услышать множество разноречивых ответов, в которых отражались самые неожиданные и противоречивые стремления, интересы и иллюзии. С некоторой долей условности их можно разделить на три главных направления.
Крайняя колонизаторская тенденция ярче всего выражалась верхушкой европейского меньшинства в Алжире и находила поддержку в мелкобуржуазном населении метрополии. Представители этой тенденции упорно твердили, что «Алжир — это Франция», что необходимо путем самых крайних усилий подавить восстание, а затем осуществить «интеграцию» Алжира с Францией. План «интеграции» был противоречив и явно фантастичен.
Другое направление, на сторону которого склонялись постепенно все более широкие круги общественного мнения метрополии, отражало желание какого-либо компромисса, способного удовлетворить всех, начиная от сражавшихся за освобождение алжирцев до крайне правых колонизаторов.
Третья, наиболее реалистическая и дальновидная тенденция сводилась к признанию неизбежности и необходимости предоставления Алжиру независимости. В 1954 году, в момент самого начала войны в Алжире, никто, кроме коммунистов, и слышать об этом не хотел. Но теперь здравый смысл брал верх в умах растущего числа французов.
Но эти три основные тенденции, сталкиваясь и переплетаясь в сознании людей, выражались в немыслимо запутанном виде. Проблема Алжира горячо обсуждалась повсюду: в парламенте, на съездах политических партий, на страницах газет, в частных беседах. Страстные споры вспыхивали в кругу семей или дружеских компаний, собиравшихся за бутылкой вина в каком-нибудь бистро. Ведь Франция осуществляла самое крупное в ее истории военное предприятие за пределами Европы. Война обходилась в четыре раза дороже злосчастной войны в Индокитае, а результаты ее уже сейчас оказались во много раз более пагубными. Выходов из положения предлагалось так много, что невозможно было найти ни одного. Подобно нравственному и политическому кризису старинного «дела Дрейфуса», алжирская драма волновала совесть и умы, бившиеся в поисках авторитетной, бесспорной истины. А тот, кого обычно называли «самым знаменитым французом», к кому инстинктивно обращались вопрошающие взоры множества людей, продолжал хранить молчание. В отличие от остальных политиков яростно отстаивавших свои планы решения алжирской проблемы, генерал де Голль публично не говорил о ней ни слова. Его многочисленные посетители просили его изложить стране свою точку зрения, но генерал решительно
