к его гуманности. Старый однокашник де Голля по Сен-Сиру маршал Жуэн просит принять его. «Ты их не понимаешь, — говорит он де Голлю. — Ты не должен приказывать стрелять. Это безумие. Ты не знаешь Алжир… Они, как обычно, разойдутся, чтобы выпить анисовой водки…»
«Я защищаю государство, — отвечает президент. — . Я всегда утверждал, что Алжир сам решит вопрос о своем будущем. Я не могу допустить этого восстания. Я раздавлю его». Постепенно разговор становится все громче. Собеседники переходят на армейский жаргон, и сотрудники Елисейского дворца со страхом слышат раскаты генеральской брани, доносящиеся из президентского кабинета. Столь же громкие беседы происходят в эти дни с Дебрэ, с генералом Массю. В последнем случае адъютант даже вызвал охрану…
29 января в восемь часов вечера французы видят де Голля на экранах своих телевизоров. Президент говорит, что сегодня он в военной форме, дабы подчеркнуть тот факт, что он выступает не только как глава государства, но и как генерал де Голль. Прежде всего он вновь подтверждает принцип самоопределения Алжира. Он осуждает мятежников, этих «лжецов и заговорщиков». Он обращается к армии и напоминает о ее долге и запрещает любому солдату «даже пассивно» объединяться с заговорщиками под страхом сурового наказания. Он требует от военных восстановить порядок любыми средствами. И он. высказывает лестные фразы в адрес армии, говорит о том, как он «уважает и любит» ее солдат, как он ценит их заслуги. Он заканчивает следующими словами: «В силу мандата, который дал мне народ, и национальной законности, которую я воплощаю двадцать лет, я прошу всех поддержать меня, что бы ни произошло».
Эта формула обращения де Голля к французам весьма знаменательна. И в этот критический момент он остается верен себе. Де Голль призывает не просто к борьбе против «ультра»; он требует поддержать именно его в этой борьбе. Это типично голлистский тактический прием, который он использует на всем протяжении своей политической деятельности. 18 июня 1940 года он также призывал в первую очередь объединиться вокруг него, а не просто вести борьбу с врагом. Не доверяя народу. он не хотел его самостоятельных действий. Всегда, во всех случаях народ должен полагаться на него, на де Голля. Но во время «недели баррикад», как, впрочем, и в 1940 году, демократические силы, еще не услышав призыва де Голля, самостоятельно вступили в борьбу. Если в 1940 году они развернули героическое внутреннее Сопротивление, то теперь они с небывалым размахом начали борьбу за мир в Алжире на основе самоопределения, борьбу против ультраколонизаторов. Компартия Франции, которая уже несколько лет настойчиво добивалась мира в Алжире, призвала трудящихся к отпору мятежникам. 28 января Политбюро компартии предложило всем демократическим партиям и организациям совместно выступить против фашистских мятежников. На предприятиях, в жилых кварталах возникают тысячи антифашистских комитетов. 1 февраля состоялась всеобщая часовая забастовка протеста против фашистских заговорщиков, в поддержку осуществления права самоопределения Алжира. В общенациональной забастовке участвовало 11 миллионов человек.
Опять наступает один из тех моментов, когда де Голль, столь далекий по своей натуре и убеждениям от народа, оказывается на одной стороне с народом, с реальной, подлинной Францией. Происходит то, что было в годы войны, освобождения или в борьбе против «европейской армии», когда генерал действительно воплощал Францию, ее национальные интересы. Принцип самоопределения Алжира явился именно тем, что давно было необходимо для решения алжирской проблемы. Конечно, в понимании и особенно в применении этого принципа оставалось очень много различий. И все же общий знаменатель де Голль нашел благодаря своему политическому чутью и способности подниматься над предрассудками людей своей социальной среды. А этот его дар и делал де Голля бесценным человеком для хозяев Франции, для людей крупного капитала. Ведь алжирская война давно путала им карты…
Между тем в Алжире «активисты», засевшие за баррикадами, почувствовали себя изолированными сначала политически, а потом и физически. Парашютистов заменили солдатами-призывниками, и мятежный лагерь оказался в осаде. До его главарей дошел слух, что де Голль больше не желает откладывать выполнение приказа о штурме и уничтожении баррикад. И они поспешили разбежаться, благо власти преследовали только главных вожаков.
После ликвидации мятежа де Голль заменяет главнокомандующего Шаля генералом Крепеном, не связанным с алжирскими «ультра». Генералы Салан, Шаль, Жуо увольняются в отставку. Других, как Массю, переводят из Алжира. Наиболее отъявленных гражданских и военных «ультра» (Лагаярда, Сюзини, де Сериньи, Гарда и т. д.) решено арестовать и судить. Запрещаются организации алжирских «ультра», распускаются «территориальные части», закрываются некоторые газеты. 5 февраля Сустелю пришлось оставить пост государственного министра, а вскоре его исключили из партии ЮНР. В итоге всей истории с баррикадами произошел полный разрыв де Голля с «ультра».
Казалось, теперь настал момент для осуществления курса на самоопределение Алжира. Никогда, ни раньше, ни позже, популярность де Голля не была так велика. Социологические обследования свидетельствуют, что в феврале 1960 года 74 процента французов выражали удовлетворение деятельностью де Голля на посту президента. Сам генерал чувствовал это и еще больше укрепился в своей решимости осуществить принцип самоопределения. Но он продолжает думать, что с помощью его провозглашения все же удастся сохранить важнейшие позиции в Алжире. Он надеется как можно дольше удерживать Алжир от независимости. На его алжирскую политику влияет так много факторов, ему приходится считаться с таким числом сложных внутренних и внешних обстоятельств, что она представляется невероятно запутанной и сложной. Она движется по извилистому пути, порой внезапно останавливается, даже отступает назад, но все же движется.
После бурного января 1960 года многое как будто прояснилось, но главным образом в том смысле, что яснее обнаружились трудности проведения политики самоопределения. Де Голль расстается с некоторыми из своих иллюзий, которые рассеиваются как дым у него на глазах. Надежда на то, что европейское население Алжира поддержит его политику, рухнула. Государство, созданное де Голлем, оказалось совсем не таким прочным и надежным инструментом его политики, как он рассчитывал. Во время «недели баррикад» он обнаружил, что повсюду, начиная от министров и кончая рядовыми полицейскими, саботируют выполнение его приказов. С другой стороны, левые, особенно компартия, которые, казалось, отстранены от воздействия на политику новой конституцией, обладают огромной силой. Конечно, можно было бы опираться на эту силу и подавить сопротивление «ультра» политике самоопределения. Однако левый, демократический лагерь, как всегда, внушает де Голлю если не больше, то во всяком случае не меньше опасений, чем «ультра». Поэтому он использует благоприятный момент ликвидации мятежа, чтобы добиться 3 февраля от парламента принятия закона, предоставляющего ему на год чрезвычайные полномочия, право издавать декреты-законы. Он хочет укрепить свои позиции, ибо чувствует, что буря еще только начинается, а качает уже так сильно, что порой даже он сам начинает испытывать приступы морской болезни…
Больше всего де Голля беспокоит армия, та самая, к которой всегда обращались его помыслы с далеких дней юности… Именно она угрожает его надеждам на возрождение величия Франции. В начале марта он летит в Алжир и отправляется в знаменитое «турне по офицерским столовкам». Несколько дней он объезжает французские боевые части. Это не обычные парадные встречи с застывшим по команде строем, когда разговор идет только с начальством. На этот раз генерал появляется на позициях, в казармах, в офицерских столовых, где его окружают толпой младшие офицеры. Он запросто беседует с ними и внимательно выслушивает их. Журналистам на этот раз не разрешили сопровождать де Голля и его слова предназначены не для газет. Но они все же попадают на страницы все знающей, все критикующей, все извращающей и часто многого не понимающей французской прессы. В самом деле, последние события, заявления самого генерала создали впечатление, что алжирская драма близка к завершению, что скоро воцарится мир. И в это время генерал объявляет офицерам, что впереди долгая война, что они должны завоевать победу, которая ускользает от них пятый год! Да, он по-прежнему говорит о самоопределении, о том, что алжирцы сами решат свою судьбу. Но при этом он убежденно уверяет жадно слушающих его лейтенантов и капитанов: «Я не думаю, что алжирцы выберут независимость. Франция не должна уходить. Она имеет право быть в Алжире. Она здесь останется».
Печать, а затем и общественность Франции в недоумении и возмущении. К чему же действительно стремится де Голль? В своей книге «На острие шпаги» он когда-то писал: «Действуйте всегда в согласии со своими задними мыслями». И все пытаются разгадать эти мысли. Высказывают иногда ядовитые подозрения, что де Голлю не выгодно прекращение войны. Ведь ему дали власть ради того, чтобы он
