увлечено беседующими в тот день, когда впервые вторглись на территорию «Корабля». Она была точной копией Марии Манчини. И он тоже смутно напомнил мне кого-то сейчас, когда я увидел его второй раз. Но кого?
Они исчезли так же неожиданно, как и появились. Наученные предшествующими событиями, мы не пытались догнать их или понять, каким образом они так быстро исчезали. Я посмотрел на Атто.
–
И теперь я знал, кого именно мы увидели.
Мне пришлось бы долго объяснять, в какие события и в какое время перенесла меня эта фраза. Достаточно сказать, что ее семнадцать лет назад произнес один из гостей «Оруженосца» незадолго перед своей смертью. В то время я работал там слугой и как раз в эти дни познакомился с Мелани.
Умирающий был не кто иной, как Никола Фуке, в прошлом генеральный контролер, министр финансов Франции. Именно он произнес эти слова. Обвиненный в заговоре, он был заключен в тюрьму пожизненно, но когда в стране начались волнения, ему удалось бежать в Рим и остановиться на постоялом дворе «Оруженосец». Атто наверняка знал, что я помню все эти события, тем более что у него находились сейчас мои мемуары.
– Это был тот же господин, что и тогда, с Марией… – пробормотал я, все еще взбудораженный загадочным явлением.
Атто ничего не ответил, но своим молчанием дал понять, что согласен со мной. Мы совершенно забыли о нашем недавнем споре и возобновили поиски, напряженно вглядываясь в кроны деревьев и не желая признаваться друг другу, что теперь нас мало занимали мысли о Цезаре Августе. Таинственное появление этих двух людей, больше похожее на волшебное видение, вернуло нас в прошлое. Я подумал о том дне, когда познакомился с аббатом Мелани. Он же, видимо, был погружен в воспоминания о своей дружбе с Фуке, об ужасной судьбе и трагическом конце генерального контролера. Тут я понял, почему первая встреча с таинственными людьми на «Корабле» потрясла его сильнее, чем последующие. Он одновременно увидел перед собой привидение Марии, с которой был связан запутанными, сложными узами чувств, и Фуке, свидетелем и причиной ужасной смерти которого он стал.
Достаточно было одного взгляда на Атто, чтобы понять, какая буря противоречивых эмоций всколыхнулась в его душе. Он видел старого друга, но еще не настолько старого и сломленного многолетним заточением, каким узнал его я, а зрелого мужчину в расцвете сил. В кипе бумаг, которую он нес под мышкой, должны были быть и те, которые он, неутомимый работник на службе у короля, брал с собой даже домой, до того как интриганы французского двора лишили его министерского кресла, чести, свободы и даже жизни.
Прямая осанка, решительная походка, приятные черты лица, серьезный взгляд – таким был Фуке, которого Атто знал в молодости. Сегодняшняя встреча должна была мгновенно отбросить аббата назад, вернуть к событиям ушедшего столетия, к бесконечному смятению душ и истории, вызвать неимоверную боль и, возможно, такие же угрызения совести. Словно в чистом тихом пруду, в жизни этой виллы отразилось счастливое прошлое, оно кокетливо поправляло прическу, глядя на свое отражение, и как будто говорило нам: «Я все еще здесь».
Атто шел, немного сгорбившись, и я видел не энергичную походку бодрого старика, а осторожные движения слишком рано состарившегося молодого человека. Сам не знаю, смог ли бы я выдержать подобные испытания духа и сердца. Мне подумалось даже, что, будь я на его месте, скорее всего, меня сотрясали бы рыдания. Но он сдерживал их и продолжал делать вид, будто ищет попугая. Было просто невозможно в душе не простить его, и я решил, что стоит закрыть глаза на многие его недостатки (дерзость, хитрость, надменность…) хотя бы отчасти, если я действительно хотел называться его другом. Конечно, это означало бы, что мне придется смириться со многими иллюзиями, например с тем, что он способен на крепкую, настоящую дружбу. «Вы – мой самый настоящий друг». Эту фразу я услышал при первом появлении Марии и Фуке и уж точно никогда не смогу сказать ее аббату Мелани. Но разве дружба не является первой подругой самообмана, которым подпитывают дружбу, дабы продлить те радости, которые она приносит людям?
– Я думаю, ты прав. Цезаря Августа здесь нет или же просто очень тяжело найти тут, – сказал Атто глухим голосом.
– Когда ему не хочется, чтобы его отыскали, он прилетает в подобные места. К сожалению, это место – самое идеальное для него, – добавил я.
– И все же довольно странно, что он прилетел именно сюда, – заметил Мелани. – Три кардинала, тетракион, твой попугай». Это место постепенно наполняется персонажами.
– Что касается Цезаря Августа, я думаю, он здесь все же случайно. Он любит высокие деревья с густой листвой, а в этом саду растут самые красивые деревья на всем Джианиколо.
– Ну хорошо, давай тогда разузнаем, нет ли здесь случайно кого-то еще.
– Кого-то? – переспросил я, все еще думая о таинственном видении.
– Начнем с тетракиона, – поспешил объяснить Mелани, направляясь ко входу в дом.
Однако тут он снова остановился. Несравненная сладкая мелодия, посылаемая скрипкой в небесные просторы, мягко разливалась по всему парку. Было трудно сказать, откуда она доносилась и кому в радость исполнялась.
– Снова эта музыка…
– Вы хотите еще раз обойти здание, чтобы понять, откуда к нам доносится эта музыка?
– Нет, давай останемся здесь. Мы прошли уже достаточно много. Я не отказался бы от небольшого отдыха.
Он опустился на маленькую мраморную скамеечку. Я думал, что он скажет что-то вроде «Мы все становимся старше» или «Я уже не так юн», но он промолчал.
– Фолия. Словно сумасшествие,[52] сумасшествие Капитор, – вырвалось у меня.
– Она тоже натолкнула тебя на такие мысли?
– Вы же сами рассказывали мне: Капитор, сумасшедшая из Испании, даже имя ее происходит от
–
– Вы хотите сказать, что она быстро покинула Францию?
– Да, в один прекрасный день она и
– Что же произошло?
– Целый ряд печальных обстоятельств. Они и привели к той сцене, свидетелями которой мы только что стали, – прошептал Атто, наконец-то решившись поговорить о загадочном явлении Марии и Фуке.
И Мелани рассказал мне, что случилось потом. После представления Капитор поведение кардинала резко изменилось. Темное пророчество сумасшедшей («Дева, которая выйдет замуж за корону, принесет смерть») засело у него в голове – трубы страха звучали в его ушах резко и громко. Связь Людовика и Марии следовало разорвать любыми средствами. Им нужно помешать. «На кону моя голова», – решил кардинал, скрывая свой новый страх, в котором он никому не мог признаться. Он был полон ужаса, хотя это не было заметно.
Так в последующие месяцы весны 1659 года на пути влюбленных стало появляться все больше препятствий. В июне Мазарини заявил официально, что Мария должна покинуть королевский двор. Кардинал, планировавший поездку на Пиренеи, где собирался обсудить некоторые подробности мирного договора с Испанией, намеревался взять племянницу с собой, в пути расстаться с ней и отослать ее в Ля Рошель, к младшим сестрам Ортензии и Марианне. Отъезд намечался на двадцать второе июня.
