Частенько к нему присоединялся и Вторник — он тоже, как правило, дымился.
Остальные десять минут, к сожалению, уходили на то, чтобы вычистить из ушей Вторника слюну Велли. У моего золотого ретривера большие висячие уши, и после двадцатиминутного сеанса тягания и кусания с них лилось, как с полотенец для посуды. Вторник был моим другом. Я не мог допустить, чтобы он показался на люди в таком виде. Наверное, когда у тебя в ушах слюни, становится холодно. И неудобно. И, хм… гадко.
Глава 16
НАДЕЖДА И ПЕРЕМЕНЫ
Силу, мужество и уверенность приобретаешь всякий раз, когда приходится остановиться и посмотреть страху в лицо… Ты должен сделать то, что не можешь сделать.
Вторник сделал первый шаг, начав играть с Велли, а я все с большим оптимизмом стал смотреть в будущее, поэтому решил посетить инаугурацию Барака Обамы 20 января 2009 года. Для того, кто страдает ПТСР, это почти так же катастрофично, как ноябрьская вечеринка в квартире преподавателя: душно, шумно и людно. И не двадцать человек, а двадцать тысяч. Счастье, что на этот раз мне не нужно было делать презентацию.
Но и ситуация уже изменилась. Я был уверен во Вторнике, и мы оба уже намного лучше знали, чего ждать от скопления народа. Теперь я понимал, с какими трудностями сталкивается пес-компаньон, особенно в толпе, и морально был готов им противостоять. И, наверное, самое важное: этого мероприятия я не боялся, а предвкушал с восторгом. Эра Джорджа Буша закончилась (именно Буша, а не республиканцев — это два разных понятия), и новый курс, обещанный Обамой, переполнял меня энтузиазмом. Надежда и перемены. Перемены и надежда. На протяжении трех месяцев после выборов — трех месяцев со Вторником — и то, и другое воплощалось в моей жизни.
В течение следующих лет я, как и многие, разочаровался. Нет, я никогда не надеялся, что все изменится в одночасье. Жизнь научила меня, что только непрерывным усердным трудом можно достичь стоящих результатов, и неважно, что ты делаешь: натаскиваешь солдат или учишься добиваться успеха со всеми своими увечьями и собакой-компаньоном. Думаю, именно усердный труд в конечном счете стал для Буша камнем преткновения. Ему все доставалось легко, особенно в молодости, поэтому он не понимал, сколько труда нужно вложить, например, в военное вторжение в страну и установление демократии в глубоко разделенном обществе, где подобного строя никогда раньше не существовало. Он решил, что это будет просто, поэтому и планирование было соответствующее.
А Обама вышел из среднего класса и знал, что такое усердный труд. Думаю, он оценил ежедневные усилия солдат и хотел воздать нам по заслугам. Например, он увеличил бюджет Совета по делам ветеранов, что помогло сгладить серьезную проблему недостаточной заботы о них, однако, к сожалению, до ее окончательного решения было еще далеко. Обама упустил то, что было важнее всего для меня и других избирателей, которых в первую очередь волнуют военные действия: он никогда не требовал ответственности. Командующим (начиная от министра обороны Рамсфелда и вниз по иерархической лестнице), из-за эгоизма и отвратительного планирования которых война полетела ко всем чертям, все сошло с рук. Офицеры, по вине которых в тюрьме Абу-Грейба проводились пытки, не были даже названы, не то что наказаны. Обама лично выбрал генерала Маккристала для руководства военными действиями в Афганистане, а ведь этот человек глубоко замешан в истории бессовестной лжи о том, как умер десантник Пэт Тиллман, бывший профессиональный футболист (как оказалось, погиб Тиллман под обстрелом своих же). Страна будто смотрела со скалы на разбившийся вдребезги автобус, но Обама, как и Буш до него, отказывался признать, что автобусом кто-то управлял. Воистину ответственный шаг.
Конечно, все это было впереди. 20 января 2009 года я праздновал возможность — как нового направления военной миссии США, так и собственной новой жизни. В те выходные я ехал со Вторником в Вашингтон и чувствовал себя свободным. Я направлялся на мероприятие, которое меньше трех месяцев назад вызвало бы у меня жутчайшее беспокойство, но я даже и не думал о толпе. Вместо этого я смотрел на Вторника и смеялся. Мой пес любит поезда. Любит шум, движение, людей, расхаживающих по вагону, пейзаж, проносящийся за окном. Мы со Вторником двигались в верном направлении.
На ноябрьской вечеринке у моего преподавателя все пошло наперекосяк: дурные собаки, плохие воспоминания, морда собаки-компаньона, лезущая под юбку. В Вашингтоне все было с точностью до наоборот. Все, как полагается. Нас со Вторником пригласила организация «Иракские и афганские ветераны Америки» (ИАВА), и мы были в компании своих. Большая часть инаугурации проходила под открытым небом, поэтому не было такой клаустрофобии. Вторник был единственным псом, если не считать ищущих бомбы немецких овчарок у каждого входа, поэтому мою собаку не отвлекали моськи для дамской сумочки.
И Вторник был сосредоточен. Как его компаньон, я всегда считал своим долгом дать псу жизнь, полную радости. Я не знал, как он поведет себя на такой масштабной вечеринке: музыка, огни, шарики и транспаранты, но я готов был скормить ему под столом сколько угодно закусок, чтобы удержать ретривера рядом. Но, как оказалось, волноваться было не о чем. Вторник не оставил меня. Не отошел ни на шаг. Ни разу. Даже когда мимо проходил официант с полной тележкой собачьих галет в форме осликов (ну ладно, это я придумал). Но зато мы с ретривером проехались в полном лифте. Никогда не задумываешься, как ехать в полном лифте с 40-килограммовым псом. На каждом этаже прохаживались люди, а потом резко останавливались, видя смотрящего на них Вторника.
— Служебная собака, — говорил я им.
Понимали ли люди, что это значит? Откуда мне знать — может, они думали, что это собака секретной службы или собака-пограничник, вернувшаяся из Ирака, — но вопросов мне не задавали. На полпути вниз бедного Вторника стиснули, а перед глазами у него оказались задницы, но, похоже, это его ничуть не волновало (и — нет, он их не нюхал… по-моему).
На вечеринке все хотели познакомиться со Вторником. Когда люди узнали, что я травмированный ветеран, а Вторник — моя собака-компаньон, все захотели обнять нас обоих. Конечно же, я им не позволил: мы еще не были к этому готовы. Когда я столкнулся с двумя привлекательными девушками в баре (в прямом смысле столкнулся, потому что было очень людно), пес показал себя идеальным джентльменом, дергал бровями, пока они расхваливали его красоту и манеры.
— Да какого черта! — подумал я. — Это же вечеринка. Разреши им его погладить!
Вторник был в таком восторге, как если бы я разрешил ему погнаться за походной кухней из старых реклам собачьего корма. Линетт и Джери были из Майами, а так как я кубинского происхождения и у меня родственники в Майами, мы быстро перешли к другим темам. О жизни. О том, о чем говорят нормальные люди. Мы проболтали минут двадцать, и мне не стыдно сказать, что это был лучший и самый долгий разговор больше чем за два года (если не считать бесед с родными и домовладельцем). Мне даже дали номер телефона, но, когда эйфория вечеринки рассеялась, я струсил и не позвонил.
Потом подошел Пол Райкхофф, исполнительный директор ИАВА, и отвел меня в сторону. Он хотел меня с кем-то познакомить. Пол прошел в VIP-зал, и мы со Вторником следом. Не знаю, почему нас не остановили амбалы у входа, но вечер был волшебный, все складывалось, и нас пропустили без единого вопроса, хотя какие из нас важные персоны? Думаю, человек с тростью и собакой-компаньоном выглядит не слишком угрожающе.
— А вот и он, — сказал Пол, направляясь к мужчине на другом конце зала.
Похлопал его по плечу и сказал:
— Эй, Эл!
И вот я уже лицом к лицу со звездой передачи «Субботним вечером в прямом эфире», человеком, который гримасничал в фильме «Поменяться местами», с будущим сенатором (результаты выборов в тот момент еще оспоривались в суде) Аланом Стюартом Франкеном. Он был без пяти минут сенатор, и он был
