собираются компанией и поднимают ужасный шум, чтобы отогнать злых духов и подбодрить себя.
Ущелье Сик петляет странным образом, то сужается, то расширяется, под ногами то гладкая галька, то огромные валуны. Ни один город в мире не защищен таким туннелем, ни к одному городу не ведет столь зловещий проход.
В конце ущелья, обрамленный стенами высокой расщелины, виден красновато-коричневый храм. Не знаю ничего удивительнее этого внезапного, неожиданного видения. Храм сияет в узком пространстве между скалами, невозможно рассмотреть его целиком, пока не покинешь ущелье. Как и большинство других храмов и скальных гробниц Петры, он не построен, а вырезан в мягком песчанике, словно камея. Этот храм арабы называют Сокровищницей фараона и верят, что в одной из декоративных римских ваз, венчающих здание, спрятаны драгоценные камни и золото. Ваза повреждена выстрелами тех, кто, как я полагаю, надеялся пролить на себя золотой дождь.
Мы миновали каменистую тропу, с обеих сторон огражденную утесами; они чуть более розовые, чем песчаник, вся их поверхность покрыта дырами, словно сотами, — это входы в гробницы, дома и храмы, одни из них находятся довольно низко, так что в них несложно забраться, другие — очень высоко, очевидно, туда нет настоящего входа. И каждая гробница или храм окаймлены колоннами с тяжелыми коринфскими капителями. Мы прошли мимо руин амфитеатра, мимо рядов, вырезанных из красноватого песчаника и сильно пострадавших от времени, и наконец вышли на широкое пространство арены между гор, на которых когда-то стояла Петра.
Эта арена, как и окружающие горы, сама по себе является достопримечательностью. Может быть, это кратер вулкана или ложе древнего озера. Она около двух миль в длину и покрыта курганами — останками старинного города. Огромные олеандры, дикие фиги, можжевельник и тамариск разрослись в изобилии. И над всем висит мертвая тишина. Доведись мне среди всех мест, которые я только видел, выбрать то, где поселился дух запустения, я бы назвал Петру, лежащую среди гор Аравии.
Наши лошади, которые прокладывали путь по ущелью Сик, словно горные козлы, теперь перешли на рысь, будто чувствуя, что путешествие подходит к концу. У подножия складчатой горы синевато-красного цвета обожженной глины я заметил пять или шесть белых пятен. Оказалось, это лагерь. Там стояло несколько шатров-колоколов и большой, широкий шатер-палатка.
— Вы хотите ночевать в шатре или в гробнице? — спросили у меня.
— Я предпочитаю спать в гробнице, — ответил я.
— Следуйте за этим человеком.
Араб взял мой багаж, словно служил гостиничным носильщиком, и пошел вперед по крутой тропе позади лагеря. Моя гробница была вырезана на откосе огромной горы, известной под названием Акрополь. Она представляла собой просторную комнату внутри скалы с квадратным дверным проемом и грубо вытесанным окном. Как и все подобные помещения, она в свое время использовалась как место содержания скота или нечто вроде того, потолок ее был закопчен до черноты. Под слоем копоти и грязи еще можно было различить следы тонкой работы резцом, выполненной строителем этой гробницы тысячи лет назад. В углу стояла зеленая раскладушка и обычные для походной жизни предметы.
— Здесь есть змеи? — спросил я у сопровождающего меня араба.
Он мучительно размышлял в поисках нужного слова.
— Змеи, — повторил он и добавил: — Не слишком много! Но скорпионы немного!
Затем он победоносно улыбнулся и ушел. Через дверь моей гробницы я смотрел на противоположную гору — эль-Хубта, чье изрезанное, морщинистое лицо до самого пика было окрашено в розовый тон заходящим солнцем.
Меня позабавила маленькая компания, которая собралась за ужином в большом шатре при свете парафиновой лампы.
Там были три немецких профессора в бриджах и портянках, они громко говорили и во время еды делали карандашные заметки в блокнотах. Еще там были два молодых англичанина в шортах цвета хаки, как выяснилось, археологи, которые приехали «копать» в далекой Беэр-Шеве. Они проделали рискованный путь в одиночестве, на машине — пока была дорога, затем взяли напрокат верблюда, на котором ехали по очереди. Понятия не имею, сколько дней они так путешествовали, но младший из них как-то очень осторожно опускался на предложенное ему сиденье!
Также была очаровательная английская пара средних лет, которая принесла с собой в шатер атмосферу Гровенор-сквер. Супруг умилостивил богов Старой Англии, надев темный костюм для коктейля, но присутствовал и вызывающий намек на отступничество — белые туфли из оленьей кожи. Самыми важными были четыре пустующих места. Наш разговор вращался в основном вокруг этих отсутствующих и неизвестных компаньонов. Что могло с ними случиться? Они должны были прибыть до заката. Может, несчастный случай? Кто-то попал в руки грабителей? В любом случае было уже слишком поздно, чтобы ехать через ущелье Сик, на каждый звук снаружи араб, подававший еду, с надеждой выглядывал; но ничто не нарушало тишину заброшенных руин, раскинувшихся в холодном, зеленоватом свете звезд.
Должно быть, пятьдесят лет назад путешествие по Палестине проходило так же: господа в сопровождении слуг и охраны медленно передвигались среди руин древнего мира, величественно пренебрегая расходами. Мне было любопытно узнать, что управляющий этим лагерем обучался своему делу в эпоху процветания, завершившуюся с началом войны. Он пригласил меня в свой шатер, который сам по себе стоил того, чтобы приехать в Петру. Среди бастионов консервных банок стояла зеленая раскладушка, а над ней висело ружье. Там же красовался массивный саркофаг, внутри выстеленный войлоком, это было его собственное изобретение: по его словам, пиво там оставалось прохладным даже в самую жаркую погоду. Еще в шатре были баррикады картофеля и равелины других овощей. Куры и цыплята, не осознавая своего предназначения, бродили по шатру. Почему-то мне представилось, как этот повелитель комфорта при необходимости будет до последней капли крови защищать консервированные бобы с помидорами.
Я сидел в темноте и смотрел на небо. Огромный синий свод над Петрой мерцал звездами. Порой одна падала вниз, исчезая за утонувшими в тени горами. Внезапно в центре пустынной арены, где когда-то стояли улицы, дома и дворцы Петры, футов на двенадцать вверх взметнулось пламя. Я мог различить фигуры людей, бросавших в костер ветви олеандра, и яркие искры, с треском разлетавшиеся в стороны. Пещерные жители, как ведьмы, скакали вокруг огня.
Потом из сумрака появилась еще одна фигура. Это был один из полицейских, приехавших со мной через Сик. Он сказал, что Пик-паша просил, чтобы бедуины исполнили для меня танец и зарезали овцу и козу для пиршества.
Вслед за полицейским я прошел к костру. Полуобнаженные арабы, населявшие пещеры Петры, собрались вокруг яркого пламени. Слепой старик палочками выбивал ритм, а вокруг стояли и нагие дети с уродливыми, вздувшимися животами, и старые карги с клочковатыми седыми волосами, и другие — чьи лохмотья скрывали их молодость. Костер освещал группу из четырех или пяти людей, склонившихся над тушами только что зарезанных козы и овцы. Они отрезали куски мяса и складывали их в котел. Огонь поднимался все выше. Большинство собравшихся молчали. Не было ни криков, ни пения, они готовились к пиршеству в тишине, хотя отблески огня отражались от их белых и желтых зубов, когда они негромко, но восторженно переговаривались между собой. Бедным бедуинам нечасто удается поесть мяса.
Когда огонь разгорелся как следует, мужчины выстроились в ряд и начали притопывать, поддерживая ритм хлопаньем в ладоши. Три жутковатого вида старухи выползли на освещенное пространство, в руках они держали длинные ножи. Они встали напротив мужчин, притопывая и выпевая нечто ритмическое, периодически взмахивая ножами в сторону мужских лиц. Все время повторялись одни и те же слова. Хлопки стали громче, а ритм обладал какой-то гипнотической, завораживающей властью. Клубами поднималась пыль, почти скрывая танцоров, в неверном свете пламени их движения казались преувеличенно гротескными. Я оглянулся и в темноте различил тени гор, стерегущих то, что осталось от упорядоченного и цивилизованного мира, и невольно задумался, возможны ли подобные танцы на Трафальгарской площади Лондона или на площади Согласия в Париже. В Палестине не раз возникает ощущение, что цивилизация, рассыпавшаяся в прах, во многом напоминала нашу собственную. Находишь больше общего с упавшими колоннами Джераша, чем с благополучно стоящей мусульманской мечетью. Наш мир, при всем его несовершенстве, остается христианским, его корни — христианские. Каким бы банальным ни было мнение,
